Рыбацкий социализм

Итак, лето закончилось. Пора подводить итоги. Для меня лично нынешний летний итог — это возможность на некоторые вроде бы знакомые вещи взглянуть свысока. Точнее, с высоких широт. А еще точнее, с заполярного острова в Северной Норвегии...

Наши три рыбацких домика стояли рядом. В одном жили французы — вежливые и холодные, как полярная рыба. Они каждое утро говорили нам: «Бонжур, месье!» Тщательно объясняли, где добыли культового «холибуда» — палтуса. И дружелюбно, с точностью до метра, показывали глубину, где идет ставрида.

Выпить с ними было нереально, так как на работе они не пили, а к рыбалке относились, как к работе: уходили в море на рассвете и на закате возвращались, притом, что в полярный день закат и рассвет — одно и то же. Они ничем с нами при необходимости не делились, так как не знали, что это такое.

Мы с ними не говорили даже о политике, поскольку они постоянно были трезвые. И тем более о большой политике, так как мы знали, кто у них президент, а они — нет. Французы были бизнесменами и удивляли железной и трезвой решимостью подработать на дорогой экологически чистой рыбе.

В другом домике жили белорусы — скользкие, как глубоководная рыба, и родные, как картошка. Выудить из них место, где они взяли палтуса, было сложнее, чем из белорусских партизан. Они не здоровались утром с нами, да и между собой тоже — похмелье штука тонкая.

Не выпить с ними было нереально: рыбалка для них отдых, а отдых — это..., ну в общем всем понятно. Белорусы делились с нами и вкуснейшим вареньем, и водкой «Бульбаш». Разговаривали о политике и о большой политике, то есть Батьке, и забирали у нас на похмелку недопитое виски.

Белорусы были врачами из одной поликлиники и удивляли абсолютной готовностью прогудеть годовой доходец. Впрочем, удивляли не нас. Удивляли французов.

Ну, и в одном домике жили мы — украинцы, мечтающие быть ближе к французам, но почему-то более близкие с белорусами. Поэтому вечером мы обычно говорили о рыбе, как французы, но заканчивали политикой с большим стаканом, как белорусы.

Рядом с нами находился островок Карлсей. Именно там священник и политик Альфред Эриксен разрабатывал теорию и практику научного «рыбацкого социализма» и заложил основы борьбы с Евросоюзом и прочими буржуазными химерами. (Прямо напротив маленькой белой кирхи, где читал проповеди преподобный Альфред я и поймал свою самую большую рыбу).

Мы, кстати, в нашем домике как раз и жили по канонам «рыбацкого социализма» — еда и спиртное общее, а рыба делится на всех по справедливости. Нас учить этому не надо. И я после то ли третьей, то ли пятой думал, что опыт казарменного социализма не так уж плох. Мои приятели, да и я тоже, прошли в нем все классы. Наш капитан Вова и я мужали в общагах — студенческих и аспирантских, а балагур Саня по кличке Санчо — в солдатских и спецназовских казармах.

Поэтому в нашем домике было просто и весело — все знали, как себя вести в замкнутом социально-коммунальном пространстве. Все друг другу помогали, развлекали, наливали, зашивали, бинтовали, убирали и жалели французов.

Те после рыбалки молча, трезво и неподвижно сидели в призрачном свете полярных сумерек. Их индивидуальные социальные коконы были слишком объемны для маленького пространства рыбацкой хижины, и они могли только впритирку спрессовывать зоны своего комфортного обитания, как кильки в банке. К тому же французы даже на ночь не снимали спасжилетов, так как понимали инструкции по технике безопасности буквально. Тогда вот я и понял, в чем различие казарменного социализма, рыбацкого социализма и французского.

Казарменный социализм хорош как школа и технология, но плох как идеология. Он дает уникальный опыт сосуществования в условиях недостатка ресурсов, неполной свободы и минимальной жилплощади. Но рано или поздно жилищный вопрос берет свое — коммунальные дрязги убивают высокие цели, которые и называются идеологией. Потому построить большой казарменный социализм нереально, даже имея общаговскую мудрость Вовы или казарменный юмор Сани.

Другое дело рыбацкий социализм. Он хорош и как школа, и как технология, и как идеология. Всем в кайф ловить рыбу и не жалко делиться со своими, когда рыбы много, и она пропадает. А с чужими лучше не делиться даже протухшей рыбой — так спокойнее на душе. Потому построить маленький (в пределах артели) рыбацкий социализм реально. Если есть большая рыба! И ее так много, что не нужен даже учет и контроль.

Но есть еще французский социализм. Это когда страной правит президент-социалист, который все знает про его идеологию. А простые граждане не знают, кто у них президент. Такой социализм как бы построен, но выглядит несколько утопично — ведь у них нет большой рыбы, как у норвежцев, они не умеют делиться, как мы с белорусами, и не стремятся покинуть Евросоюз, как завещал великий пастор Эриксен. Да и спасательных жилетов всегда не хватает на всех. И молчаливые они, как морской заяц — лахтак.