Дождливое

Короче, все. Короче, их простили.

Короче, он в своем привычном стиле махнул рукою, травлю прекратив. Отныне и дождливая погода разрешена. Там не враги народа — там молодой здоровый коллектив. Ошиблись, да. За это, как проказу, их прокляли — и отключили сразу, закрыли воздух, хоть чужой рукой. Но ныне, при смягчившемся режиме, мы дышим, потому что разрешили. Спасибо вам за наш ночной покой.

Вы победитель, скажет Хакамада, — и правильно, Ирина, так и надо. Вы скажете — ирония? Пойму. Он победил бескровно и бездымно, мы как бы жили без герба и гимна, однако получили их в Крыму. Мы даже согласились бы, пожалуй, что Крым нас снова сделал сверхдержавой назло ЮНЕСКО, НАТО и ПАСЕ. Ведь сверхдержава, как сказал бы Пратчетт, — не тот, кто что-то может или значит, но только тот, кого боятся все.

Теперь, когда мы снова сверхдержава и лидеры, мы можем спрятать жало, забыть угрозу ядерной зимы и упрекнуть в жестокости звериной того, кто нас поссорит с Украиной, — как будто это кто-то, а не мы. Теперь опять дозволена свобода. Мы пощадим далеких от народа, забудем кличку «гнилостный хомяк», мы обещаем им свободу слова и несколько осадим Киселева — хоть он блестящ, но Митя, как же так?! Не знаю точно, в санкциях ли дело иль окруженье дружно перебдело, но грешных и обделавшихся нас, пинаемых как справа, так и слева, — наш благодетель охранит от гнева сорвавшихся с цепи народных масс. Пусть будет «Дождь», пусть будет даже «Эхо», все это сверхдержаве не помеха, как Бонапарт сказал о Рекамье. Покуда не трещат над нами своды, — еще паситесь, мирные уроды: как быть, не без урода же в семье! Ты пригодишься, мерзостный бездельник, во дни, когда совсем не станет денег: народ поднимет глупую возню — мол, хватит нас кормить своею песней, нам не хватает спичек, соли, пенсий… Тут я тебя публично и казню. Пока же я, добрейший император, велю тебе, мобильный оператор, вернуть «Дождю» права на честный труд. Ты можешь отключить свою опаску и щедро их порадовать под Пасху.

И главное, что это ведь сожрут.

Как труженик — к окошку в день получки, все побегут прикладываться к ручке, благодарить, смиряться, лепетать, кричать, что дорогая сверхдержава им подарила гибельное право читать, считать, питать и трепетать. Любимый «Дождь»! Пускай из тьмы могильной вернет вас вседержитель наш мобильный, но если вы, предав свою среду (чего мы, впрочем, даже не заметим), утретесь и воспользуетесь этим, — я никогда к вам больше не приду. Что говорить, себе я знаю цену, поскольку мне давно пора на смену, и мой приход — сомнительная честь. Хоть рви рубаху, хоть ногами топай, — но я ежа пугаю голой попой.

Да, голая. Но уж какая есть.