Українська автокефалія і російська свідомість

Мовою оригіналу

Российское церковное сознание не готово принять автокефалию Украинской Церкви. Демонстрируя готовность идти в этом вопросе «до конца» — вплоть до разрыва молитвенного общения с Константинополем. «Страшно даже представить, что может произойти, если сценарий предоставления автокефалии украинским раскольникам будет реализован на практике. (...) Раскол в мировом православии, который станет неизбежным следствием этого неверного шага, может сравниться только с разделением между Востоком и Западом в 1054 году. Если такое случится, православное единство будет похоронено». Нет, эти слова принадлежат не протоиерею Всеволоду Чаплину — лидеру российских православных фундаменталистов. Это цитата из выступления «министра иностранных дел» РПЦ митрополита Илариона (Алфеева). Одного из наиболее известных интеллектуалов в Русской Церкви, автора множества книг, свидетельствующих об их авторе как о талантливом богослове и историке Церкви. «Раскол станет неизбежным…».

Но почему? Кто установил этот «неизбежный закон»? Господь, сказавший (см.: Мф. 5:39) «кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую»? Или в другом месте: «Князья народов господствуют над ними, и вельможи властвуют ими; но между вами да не будет так: а кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою; и кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом» (Мф. 20:25–27).

Предположим, что издание Константинополем Томоса об автокефалии — это действительно «вмешательство» одной Поместной Церкви в дела другой. Но даже если это и так, то неужели реакцией на такое «вмешательство» должна стать еще одна «мировая» схизма? «Ответ должен быть адекватным угрозе», — скажут специалисты по церковной политике. Но даже в шахматах фигуры ходят по своим траекториям не самопроизвольно, а только в тех случаях, когда на то есть воля шахматиста. Конь буквой «Г» (или латинской « L «), а ферзь — на любое число свободных полей в любом направлении по прямой. Но ни один ход ни делается сам по себе. Причем как в спорте (шахматах), так и в церковной жизни (точнее, церковной политике).

В феврале 1996 года Московский Патриархат уже прерывал молитвенное общение с Константинополем. 23 февраля, совершая Божественную Литургию по случаю своих именин, Патриарх Алексий в момент поминания Глав всех Поместных Церквей умышлено пропустил имя Вселенского Патриарха Варфоломея. Тогда это было ответом Москвы на «эстонский кризис», то есть на принятие в юрисдикцию Константинополя приходов в Эстонии. В свою очередь, Константинополь благоразумно воздержался от симметричного ответа, и имя Патриарха Алексия продолжало поминаться в надлежащих случаях. Разрыв оказался односторонним. А 16 мая 1996 года общение было восстановлено и со стороны Москвы, которая к тому времени добилась от Константинополя определенных уступок. Конфликт оказался исчерпан. Но ведущие православные богословы мира, в частности епископ Каллист (Уэр), уже тогда предупредилицерковное сообщество: нельзя разрывать общения по причине, не затрагивающей вопросов веры и догмы, и нельзя использовать угрозу (или реальность) разрыва литургического общения как способ давления.

Согласно Евангелию, одна церковная община должна руководствоваться в отношениях с другой церковной общиной законом любви. Но заявив о своей «неизбежной» готовности разорвать общение, Москва, увы, демонстрирует сегодня другой, отличный от парадоксальной Евангельской логики, закон. Тот самый закон «князей» и «вельмож», о несовершенстве и порочности которого предупреждал Свою Церковь Христос.

Автокефалия — это не раскол, не отказ от православного вероучения и традиции. Это — каноническая норма бытия Православной Церкви. Но если автокефалия — это норма, то почему положение Украинской Церкви должно быть ненормальным? Символ веры свидетельствует о том, что Церковь едина. Но в лоне этой единой Церкви существует сегодня 14 административно независимых (автокефальных) Поместных Церквей. Так почему среди этих Поместных Церквей не может появиться еще одна равноправная Церковь-Сестра — Украинская? Почему древняя Киевская Церковь не достойна стать автокефальной, подобно Церквам Грузии, Сербии, Болгарии, Румынии?

И почему из-за нас, церковных иерархов, которые уже четверть века не могут найти способа уврачевать церковное разделение в нашей стране, должны страдать миллионы украинских православных христиан, пребывающих сегодня вне юрисдикции Московского Патриархата? Почему должны носить обидное прозвище «раскольников» миллионы моих соотечественников? Почему мы, иерархи и священники канонической УПЦ, с одной стороны, утверждаем, что таинства, совершенные вне нашей юрисдикции, «безблагодатны», а с другой — по сути смирились с существующим положением. Ограничившись традиционными утверждениями о том, что «раскол должен быть преодолен», а «раскольники — принести покаяние». И в то же время, не выдвигая единственного реалистичного (=приемлемого для другой стороны) предложения: восстановить церковное единство на базе канонической автокефалии.

Я отдаю себе отчет в том, что идея ответить «мировой схизмой» на «автокефальное» решение Константинополя принадлежит не митрополиту Илариону. Понимаю и то, что в современной России полной свободой самоопределения по украинскому вопросу не обладает и сам Патриарх, которого подталкивает к неким решениям светская власть. И все же… Почему сегодня Русская Церковь, и даже шире — русское (точнее российское) самосознание, настолько болезненно относятся к проблеме украинской автокефалии? Причин здесь может быть несколько: желание оставаться «мегацерковью», имперские стереотипы, противостояние современной России с западным миром; российско-украинская война; агрессивная медийная политика РФ и, наконец… сакральная география.

Я уже цитировал в одной из своих статей слова Патриарха Московского и всея Руси Кирилла: «Мы никогда не согласимся на изменение священных канонических границ нашей Церкви, ибо Киев — это духовная колыбель святой Руси, как Мцхета для Грузии или Косово для Сербии». Итак, автокефалия Украинской Церкви, с точки зрения Предстоятеля РПЦ, невозможна, поскольку в случае ее провозглашения вне «канонической территории» Русской Православной Церкви остается древний Киев. Блаженнейший Митрополит Владимир научил меня с подобающим уважением относиться к высокому патриаршему сану. Но я не могу согласиться с этим утверждением Патриарха Московского, поскольку из него следует, что церковная жизнь в Украине должна строиться не в соответствии с интересами местной христианской общины, а согласно с российскими историософскими концепциями. Тем более, что при помощи подобной историософии лидер российского государства в 2014 году пытался найти «сакральное» оправдание аннексии Крыма в своей речи перед Федеральным собранием РФ . «Для России Крым, древняя Корсунь, Херсонес, Севастополь имеют огромное цивилизационное и сакральное значение, так же как Храмовая гора в Иерусалиме для тех, кто исповедует ислам и иудаизм», — заявил тогда Владимир Путин.

Россия не хочет вести свою державную историю от суздальского князя-сепаратиста Андрея, коего еще Ключевский назвал первым великороссом, вышедшим на историческую сцену. Куда почетней для России выглядит другая «генеалогия» ее государственности — от древних Киева и Херсонеса. Но чтобы выстроить историческую преемственность от Киевской Руси, Россия не может сегодня, как в прошлом, ограничиться традиционной базой «доказательств», которыми пользовались еще дореволюционные русские историки: ссылкой на династические связи, историческую легенду о переселении древних «южных племен» на Север и пр. Здесь нужно иное, более актуальное и осязаемое «доказательство». А именно — пребывание в юрисдикции Московского патриаршего центра древней Киевской Церкви.

Борьба за Киевское наследство

Современная Россия пытается стать «православным Ираном», — иронизируют над нынешним изоляционистским курсом Кремля американские политологи. Но зачем тогда современной, декларирующей евразийский курс России ориентирующийся на Европу Киев? Владимиру Путину должны быть прекрасно известны слова Петра Первого об украинском народе: «малороссийский народ» подобен пчеле — он может приносить Российскому государству «лучший умственный мед», а может, если посягнуть на его свободу, и больно жалить. Эпоха украинского «меда» для России уже явно закончилась. Остается обратная сторона «пчелиной» украинской души — жало... Так зачем же упрямо тянуть «назад, в империю» народ, который уже неоднократно — в начале 90-х, а также в 2004 и 2014 годах — продемонстрировал, что не желает разделить с Россией историческую судьбу?

Сражаясь за Украину, нынешняя Россия сражается не за свои «европейские корни». Хотя бы потому, что таковые теперь в Москве явно не в тренде. «Россия — это западно-восточная страна-полукровка», — неосторожно раскрыл недавно один из секретов русской ментальности помощник президента РФ Владислав Сурков. Оказавшись в «геополитическом одиночестве», Россия не рассталась с имперской мечтой. Более того, это «одиночество» только усилило желание Российского государства возвратить себе былое (советское) величие. И здесь судьбы Украинского (как, впрочем, и Российского) православия становятся заложниками геополитических концепций и игрищ. «В РПЦ считают, что ключом к пониманию всех происходящих процессов по-прежнему остается концепция России как империи и, соответственно, Русской православной церкви как церкви империи», — пишет Сергей Чапнин.

Имеет ли шанс Россия вновь состояться как имперское государство? Мне сложно ответить на этот вопрос, поскольку я плохо ориентируюсь в хитросплетениях евразийской политики. Но как украинский церковный иерарх и гражданин независимой Украины я могу утверждать следующее: даже если современной России удастся реализовать свой имперский проект, он не должен включать в себя мою страну — страну, которая решительно и бесповоротно выбрала путь самостоятельного развития.

Украина — очень плохой вариант для поглощения. И дело даже не в том, что развязав широкомасштабную войну, Россия окажется в полной изоляции от мирового сообщества. Намного важнее другой фактор: в результате развязанной Россией гибридной войны украинский народ сплотился и готов сегодня защищать свою свободу с оружием в руках. Ситуация, казалось бы, очевидна. Но Россия будто загипнотизирована «украинским вопросом». Украина уже давно превратилась в источник постоянной головной боли для России, экономика которой сегодня вынуждена платить заявленную США «высокую цену» за аннексию Крыма и военную помощь «днр-лнр». Но российская политическая элита, к прискорбию, до сих пор не готова трезво взглянуть на вещи, переключив внимание от борьбы с бывшей колонией на решение проблем собственных народа и государства.

В чем же причина этого буквально иррационального желания Кремля вновь подчинить себе бывшую республику СССР? Мотивы политических решений вскрывает драматический церковный конфликт между Москвой и той частью Украинской Церкви, которая желает сегодня полной канонической независимости (автокефалии). Дерзну предположить, что и существование независимого украинского государства, и автокефалия Украинской Церкви намного проще воспринимались бы российским самосознанием, если бы… государственный и церковный центр Украины находился во Львове, Харькове или любом другом городе нашей страны. Но только не в Киеве — этом древнем центре Киевской Руси.

Каждая империя задним числом пытается приписать себе самое почетное происхождение. (В идеале — от Адама и Евы или хотя бы от сыновей Ноя). Не была исключением и Москва, которая в лице своих книжников приписала себе и происхождение от Иафета, и крестителя Руси киевского князя Владимира… Кому принадлежит Киевское наследие? Казалось бы, ответ очевиден. Патриархи Московские действительно происходят от Митрополитов Киевских и всея Руси (вспомним, что Первоиерархи Русской Церкви именовались Митрополитами Киевскими вплоть до 1461 года, то есть на протяжении более чем 160 лет после того, как Киевские Митрополиты покинули свой кафедральный город, бежав на Север). А историю русской литературы и поэзии — вплоть до русскоязычных прозаиков-постмодернистов — невозможно понять, оставив за скобками историю литературы Древней Руси. Но как бы ни хотелось России заявить себя эксклюзивным историческим преемником Киевской Руси, это невозможно до тех пор, пока древняя столица Руси — Киев — пребывает вне российской юрисдикции.

Святость древнего Киева «растворилась» в святости Владимира и Москвы, считали идеологи Московии. Но древний Киев, как бы того ни хотелось его северным соседям, не «канул под воду», подобно мифическому мессианскому граду Китежу. Древняя столица Руси уцелела. Сохранила свое историческое имя и святыни. И даже в августе 1991 года вернула себе статус столицы независимого государства.

Господь сохранил Киев и его древние святыни — Собор Святой Софии, Киево-Печерскую Лавру, Кирилловскую церковь и Золотые Ворота. Но российскому самосознанию нелегко принять этот очевидный для каждого украинца факт. «Как странно, что она уцелела», — заметил мой товарищ по московской Семинарии, глядя на Софийский Собор, когда мы гуляли по центру Киева. Конечно же, он знал — не мог не знать! — что древняя кафедра Митрополитов всея Руси стоит на том же месте, что и тысячу лет назад. Но воочию убедившись в том, что «София и древний Киев живы», мой товарищ испытал нечто вроде культурного шока. Ведь в рамках москвоцентричной системы мышления, которая доминирует сегодня в Русской Церкви, о Киеве говорят только в прошедшем времени.

«Киев — город прошлого», — гласит «символ веры» современного российского национализма. А то, что от него «осталось», — это жалкие культурные декорации, остатки провинциального города Российской империи. Большевики недаром рассматривали вариант уничтожения Киевской Софии. Эти азиатские варвары знали толк в символах. И прекрасно понимали: до тех пор, пока в Киеве существуют София и Киево-Печерская Лавра, этот город никогда не превратится в еще один провинциальный российский (советский) город... Наши секулярные современники пренебрегают символами. Особенно символами сакральными, «написанными» на непонятном им языке византийской культуры. Но сегодня, как и тысячелетия назад, за эти символы ведутся войны. Киев, древняя Киевская кафедра — один из таких сакральных символов Киевского наследства. Именно за этот символ, за право исторического первородства сражается сегодня российский империализм.

Провозглашая Киевский Патриархат в 1990 году, автокефальное движение (возможно, даже неосознанно) поставило под вопрос всю выработанную еще московскими книжниками схему «русской истории», согласно которой Владимиро-Московское княжество XIII – XIV веков было органичным продолжением культуры и права Киевской державы. Эту мифологическую теорию критиковал в своей известной статье 1903 года еще Грушевский. Но одно дело — научная гипотеза, а другое — создание Поместной Церкви, которая уже титулом своего первоиерарха развенчивает миф об эксклюзивном праве России на Киевское наследство.

Идея Киевского Патриархата шокировала российское самосознание. В ответ прозвучало обвинение в «самозванстве» — историческом и каноническом. Воспользовавшись тем, что Киевский Патриархат был учрежден путем самопровозглашения, в ситуации канонической изоляции от мирового православия, — российское сознание «заклеймило» украинские претензии на Киевское наследие как историческое, культурное и церковное самозванство. Мол, как институт новоучрежденный и с канонической традицией Православия порвавший, Киевский Патриархат — яркая иллюстрация того, как далеко современная Украина отошла от общих духовных традиций Киевской Руси. Символическую роль сыграла здесь и анафема на бывшего Предстоятеля УПЦ Митрополита Филарета, ставшая как бы символическим проклятием всех претензий Украины на Киевское наследие.

В какой степени были канонически обоснованы прещения, наложенные на бывшего Предстоятеля УПЦ? И в какой мере модернистским был автокефальный проект 1920-х годов? Это темы отдельного разговора, выходящего за рамки данной статьи. Но абсолютно ясно, что законная автокефалия Киевской Церкви повлияет и на давний «спор о Киеве». Украинская Церковь попадет в формируемый Константинополем общецерковный диптих. А ее первоиерарх (независимо от того, в каком сане он будет пребывать) будет титуловаться по главному городу древней Руси — Патриарх (или Митрополит) Киевский. После чего «городу и миру» станет очевидно, что Киев не умер, а продолжает свое историческое существование. Но уже не как церковная провинция Москвы, а как самостоятельный церковный центр. А перед современной Россией вновь станет поставленный еще в 1920-х гг. евразийцами вопрос: где искать истоки российской государственной и культурной традиции — на «киевском западе» или на «монгольском востоке»?

Киевская идея и новый «могилянский» проект

Россия сражается за Киевское наследство, дабы сохранить имперский формат своей государственности. Но зачем это наследство современной Украине и ее Православной Церкви? Киевская идея — не подобие почетного исторического «ордена». И даже не способ подчеркнуть свою древнюю родословную. Как точно заметил Митрополит Владимир, «сама по себе, оторванная от животворящего церковного контекста, низведенная к политическому лозунгу, киевская идея вряд ли сможет объединить сегодня Украину». Смысл киевской идеи — в историческом и культурном самопознании. Хрестоматийным уже стало утверждение русского исследователя и мыслителя Георгия Федотова: Московский период в истории Русской Церкви нельзя рассматривать как органическое продолжение Киевского. Но этот, верно подмеченный Федотовым культурный и религиозный разрыв еще не означает, что Киевское наследие в полной мере востребовано сегодня нами: современной Украиной и современной Украинской Церковью.

Киевская Русь была географически значительно «шире» современного украинского государства. Но Украина никогда не страдала «имперским комплексом» и не делала попыток стать империей. (Хотя и попыталась во второй половине XVII века поставить на службу интересам украинского этноса империю Российскую). В чем же тогда смысл киевской идеи, в чем ее послание современной Украине? Киевская традиция — это вызов. Древний Киев и рожденная им культура были не только «шире», но и во многом «глубже» культур последующих эпох. Киевское христианство было уникальным духовным опытом. Власть князя не была абсолютной. А подчиненная Константинополю Церковь не смешивалась с государством, благодаря чему пользовалась свободой и даже могла позволить себе открыто обличать княжескую власть. Упомянем и два других отличительных свойства Киевского христианства. Это унаследованные от Византии традиции просвещения, интеллектуализма. И открытость — открытость к вселенскому православию и христианскому миру в целом.

Националистическая замкнутость, потеря живого чувства кафоличности (универсализма), абсолютизация формы, обряда, попытка превратить религию Нового Завета в новую систему запретов, сращивание государственных и церковных структур, и последующее за этим порабощение Церкви государством. Все эти искушения придут позже — уже в Московский и Петербургский периоды истории Русской Церкви. Чтобы почувствовать разницу, достаточно вспомнить о судьбах двух святых. Киевский святой XI века преподобный Феодосий безнаказанно обличал князя-узурпатора Изяслава. А Митрополит Московский Филипп (1566–1568), дерзнувший обличить преступления Ивана Грозного, — поплатился за это всем, что имел, включая сан и саму жизнь. Решением церковного собора он был лишен сана, заточен в монастырь и убит там Малютой Скуратовым…

Духовный опыт «второго Иерусалима» содержательно не был востребован Москвой, избравшей для себя иную парадигму развития — внешнее величие Третьего Рима. Не удалось, увы, сохранить полноту киевского опыта и Украинской Церкви. Но на Украинской земле еще долго будет сохраняться присущий древнему Киеву дух свободы. Дух, благодаря которому Украинское православие разительно отличалось от своего московского аналога. Где была немыслима, к примеру, утвердившаяся в Украине практика выборности высшего духовенства — от настоятеля монастыря до Митрополита Киевского.

Как нам вернуть Украинскую Церковь к ее истокам? Автокефалия, безусловно, не является здесь панацеей. И на второй день после издания Томоса об автокефалии Украинское православие, увы, не решит всех своих многочисленных проблем. Киевские духовные школы не превратятся в «православный Оксфорд». Сельские священники не проснутся европейски образованными интеллектуалами. А дельцы в рясах не превратятся в жертвенных волонтеров. Но каноническая, законная автокефалия, верю, сможет решить главную проблему современного украинского православия: уврачевать раскол (или, как минимум, создать канонические основания для его преодоления). И тем самым даст нам возможность сосредоточиться на решении такой важнейшей задачи , как изменение качества нашей церковной жизни.

Нравится нам это или нет, но Украинское православие сегодня еще по многим параметрам остается православием постсоветским. Мы еще слишком полагаемся на авторитет формы. Мы еще не способны принять вызов христианской свободы и пытаемся переложить ответственность за свою жизнь и поступки на других людей, облеченных более высоким церковным саном. Существует и другая, крайне болезненная проблема, унаследованная нами от советского прошлого. Мы, церковные иерархи и духовенство, еще слишком часто готовы молчать, встречаясь с социальной несправедливостью: неограниченной властью олигархов и бесправием бедных, униженной нищетой старостью, некачественными образованием и медициной, проблемами переселенцев с Донбасса и, главное, с обретшими в нашей стране прямо-таки патологические формы воровством и коррупцией.

Из Церкви постсоветской мы должны стать Церковью подлинно евангельской, апостольской. Церковью, которая до конца осознает свою ответственность за проповедь в украинском обществе Благой вести Христа. Готовой не только проповедовать, но и жертвовать ради успеха этой проповеди своими интересами. К примеру, отказываясь от преференций, предлагаемых ей государством или олигархами. А еще — Церковью Киевской, опирающейся на вековые традиции Киевского христианства. В том числе, и на исторически присущую Украине традицию коллегиальной (соборной) формы церковного управления.

Евангелие — не тайная книга, обращенная к касте избранных. Благая весть универсальна, она обращена ко «всем и вся», к каждому народу и каждому человеку.

Президента Украины сегодня часто критикуют. В том числе и за то, что он якобы вмешивается в церковную жизнь, пытаясь подчинить Церковь интересам государства. Но я считаю такие обвинения неправомерными. Инициируя процесс получения Томоса об автокефалии, глава Украинского государства действует сегодня не только в интересах украинского общества, но и в интересах самой Украинской Церкви.

Православная Церковь в Украине не может и не должна строить «русский мир», не может и не должна обслуживать идеологию Третьего Рима и гегемонистские претензии Москвы. Но как Церковь Христова она не должна обслуживать и другую изоляционистскую по своей сути идеологию — радикальный украинский национализм, пытающийся превратить Церковь в «коллективного политрука».

Историческая задача Украинского православия сегодня иная. Обретя свободу от имперского центра и навязываемой им изоляционистской идеологии, мы должны сосредоточить свои усилия на новом «могилянском» проекте. Решив две задачи, которые вновь, как и в XVII веке, стоят перед церковным сознанием. Во-первых, модернизировать (не выходя при этом за рамки православной традиции) Украинское православие. А, во-вторых, вернуть христианские смыслы современной европейской культуре. Или, другими словами, стать Церковью XXI века, Церковью, которая выйдет из культурного гетто «православной» субкультуры и рискнет вновь, как в эпоху Киевской Руси или эпоху Петра Могилы, стать культурообразующим институтом общества. Будучи одновременно святой и открытой обществу, национальной и универсальной, единой и в достаточной степени децентрализованной, иерархичной и соборной, совмещающей верность традиции с готовностью говорить с нашими современниками на понятном им языке.

Мы живем в эпоху тотальной симуляции, когда подлинное пытается заслонить собой копия, подделка. Но мы не можем допустить, чтобы поместный «могилянский» проект стал еще одним общественным симулякром. И здесь киевская идея может стать тем вызовом, той сверхзадачей, которая поможет нам одолеть дорогу домой — стать подлинной, а не по одному лишь названию, Украинской Церковью, вернуться к подлинным поместным традициям древнего Киева. «Украина — прямой потомок славной Киевской Руси и главная преемница древнего киевского наследства», — писал Митрополит Владимир. И сразу же уточнял: «Однако положение, которое получила Украина и ее Церковь уже благодаря своей непосредственной связи с древней киевской землей, это историческая привилегия, требующая ежедневных духовных усилий».