Обмін. Чиї біль і горе важливіші?
За останні кілька років я дізналася багато історій про горе і біль...
Мовою оригіналу
Одна небезразличная мне вдова Героя Небесной сотни рассказывала совсем недавно, как сложно было на судах рядом с беркутовцами, которые из своих клеток смотрели на всех с превосходством людей, уверенных в собственной безнаказанности. И о потоках зависти, которые на нее вылили. Завидовали странному – поддержке, публичности и компенсациям, полученным после самых страшных дней в ее жизни.
Ее старший сын, в промежутках между смешными историями, которые рассказывают лихие двадцатилетние парни, рассказывал, какую выдержку умудрился прокачать за все те разы, когда журналисты его спрашивали «Не обижаешься ли ты на папу за то, что он выбрал Майдан?» и «Если бы это помогло вернуть папу, ты бы отказался от всего того, что семья получила после его гибели?». Говорил, что пока в голове пульсировала мысль о том, лучше ли ввалить спрашивающему с правой или с левой, вся энергия уходила на то, чтобы вежливо отвечать, что не обижается и что отказался бы запросто. Ее сына недавно похоронили – сбил пьяный водитель. Теперь их с отцом фотографии на аллее стоят рядом. И это ужас, представить который я не могу.
Одна небезразличная мне жена военнопленного рассказывала о своем муже. И описывала, как это – жить без малейшего понимания чего ждать, когда ждать, ждать ли? Когда не знаешь, вернется он к тебе когда-нибудь или нет, а если вернется – то каким и что будет дальше. Когда неопределенность по капле выкачивает из тебя часть души ежедневно – это очень страшно.
За последние несколько лет я узнала много историй о горе и боли. О том, как было гадко было в плену и что делали с военнопленными. О том, как это – чувствовать, что седеешь, когда сообщают, что твой сын или погиб, или в плену. О том, с каким облегчением плачешь, когда, вернувшись из плена, сын падает на колени просить прощения. О том, как страшно, когда выстрел незнакомого человека в центре столицы забирает жизнь дорого тебе человека и жизнь твоей семьи.
Теперь вот оказалось, что есть те, кто может себе позволить решать, чьи боль и горе важнее и значимее. Причем решение это реализуют настолько беспардонно и в такой мерзкой форме, что становится до тошноты гадко. Потому что для тех, кто принимал решение, ни одна из этих трагедий не имеет никакого значения.