Не мытьем, так катаньем

С тех пор как триумфы сочинской Олимпиады плавно перетекли в торжества по поводу аннексии Крыма, все, пытаясь найти смысл в азартных приключениях путинского режима, ищут для происходящего исторические аналогии.

Это – своего рода защитная реакция. Ведь через одну точку можно провести сколько угодно прямых, а через две – только одну. Чтобы заглянуть в будущее, надо отступить в прошлое и оглядеться в нем. Поэтому у каждого поворотного момента находится двойник в истории. Для Крыма, конечно, подходит гитлеровский аншлюс Австрии. Минск только ленивый не сравнивает с Мюнхеном 1938-го. И все молятся, чтобы война в Донбассе не стала похожей на ту, что разразилась в Польше 1939-го.

К этому перечню взрывоопасных параллелей я бы добавил республиканскую Испанию, отбивавшуюся от мятежников Франко. (Как тут не вспомнить Светлова: “Я хату покинул, пошел воевать”). Тогда, как и сейчас, либеральный Запад, на время забыв тяжелые ошибки и немалые прегрешения законных испанских властей, встал на защиту страны от мятежников, на стороне которых сражались заграничные фашисты. Если развивать эту аналогию, то вместо убитых в Гернике басков можно вспомнить жителей Мариуполя.

Даже художественный стиль двух соперников находит соответствия. Если республиканская Испания рвалась в Европу и тяготела к модернизму, то франкисты воспевали чистоту испанского духа, самоизоляцию и честную бедность. Победив, они свели ресторанные меню к трем блюдам, литературу – к Дон-Кихоту, политику – к диктатуре. В одном из лучших мадридских музеев, в том, где висит “Герника” Пикассо, есть два посвященных войне зала. В них целый день крутят пропагандистские фильмы. В одном – кино авангарда, напоминающее Эйзенштейна своим экспрессивным монтажом. В другом – сентиментальные драмы, где души солдат перерождаются в благочестивых крестоносцев, напоминающих “комиссаров в пыльных шлемах”.

Впрочем, каждая аналогия хороша лишь до того предела, за которым она перестает работать. С тех пор, как фашизм стал просто бранным словом, мы забыли, что когда-то он был идеологией и спорил на равных с марксизмом. Не только Муссолини и Гитлер, но и многие куда более просвещенные европейцы, вроде Мережковского и Хайдеггера, искали выхода из кризисов своего времени в бредовых, но соблазнительных интеллектуальных конструкциях фашизма. Его опасность заключалась еще и в том, что, будучи бесспорно вирулентным, фашизм угрожал всем, кто с ним соприкасался.

С Путиным по-другому: он одинок и не заразен. За всеми политическими и военными эскападами последнего года стоят не идеологические доктрины и не геополитические проблемы, а болезненный психологический симптом. Глубинная, стыдная, непроизносимая причина кризиса кроется в обиде на свободный мир, который никак не хотел признавать российского президента ни своим, ни настоящим, ни таким, как все остальные. Живя на обочине и не найдя способа с нее уйти легитимным способом, Путин заставил с собой считаться не мытьем, так катаньем. Поэтому, в сущности, его режим сейчас переживает звездный час. Россия, как в самые страшные годы холодной войны, попала в центр внимания, вновь назначив себя полюсом холода и империей зла.

Конечно, сторонний наблюдатель не способен увидеть здравый смысл в том, чтобы разорить собственную страну и окружить ее кольцом врагов. Но это потому, что со стороны не чувствуется жгучая горечь национальной обиды: если нас не пускают в Европу, мы туда и сами не пойдем.