Почему украинцы с подозрением относятся к россиянам

Украинцы не хотят видеть в россиянах единомышленников, россияне в свою очередь не готовы рассматривать Киев в качестве убежища от путинского режима

Меня иногда спрашивают: “Вы эмигрант?” “Нет”,— отвечаю я.

В Украину переехал добровольно. Из России никто не высылал, не изгонял, к эмиграции не принуждал. Просто в Москве не осталось возможности работать на телевидении, а в Киеве — наоборот, предложили.

С тех пор прошло семь лет. Все эти годы я работаю не вахтовым методом, не наездами, как некоторые российские телезвезды, а живу здесь постоянно. В Киеве мой дом. И это сознательный выбор: иначе нельзя всерьез работать в политической журналистике. Нужно с головой погружаться в жизнь страны, учить историю, язык.

Поэтому нередко поправляю здешних коллег, упорно называющих меня российским журналистом. Извините, но я украинский журналист, потому что работаю в украинской прессе, на украинскую аудиторию, и главная моя забота — чтобы в Украине все было в порядке. Только паспорт у меня российский. Кстати, любопытный факт: работа на “старом” НТВ, которая принесла мне по‑настоящему громкую известность, продлилась немногим дольше — семь с половиной лет.

Патриарх российской тележурналистики, неувядаемый Владимир Познер, весной отпраздновавший 80‑летие, родился во Франции, в семье стопроцентной француженки и эмигранта из России, еврея по происхождению, но абсолютно русского человека по воспитанию, культуре и менталитету. Родной язык Познера — французский, но и на английском он говорит безупречно, потому что семья его бежала от войны за океан, и вырос Познер в Америке. Потом судьба повернулась так, что отец Познера вернулся на родину, в Москву, и Познер-младший приехал вместе с ним, уже взрослым молодым человеком, почти не говорящим по‑русски.

До сих пор в его речи, если внимательно прислушаться, различим легкий иностранный акцент. У Познера два гражданства — США и Франции. Более того, он не раз публично заявлял, что за 60 с лишним лет жизни в Москве так и не сумел почувствовать Россию родиной, а себя — русским, что ощущает себя французом, а комфортней всего ему в родных Париже и Нью-Йорке. При этом я ни разу не слышал, чтобы кто‑то называл Познера американским или французским журналистом.

Вот и мне хотелось бы такого отношения.

Впрочем, по происхождению я, конечно, русский. И не просто русский — коренной москвич, в пятом поколении минимум. А коренной москвич — это особая порода. Мои покойные родители дали мне чисто русское либеральное воспитание. Я интернационалист. Не страдаю ни имперским синдромом, ни тоской по сильной руке. Я не ощущаю себя униженным и оскорбленным оттого, что СССР проиграл холодную войну и распался, а коммунистический режим рухнул. Наоборот, я считаю эти события самыми позитивными из всех, что пришлись на жизнь моего поколения.

Мне, сыну родителей, которые действительно внесли личный вклад в победу над нацистской Германией (отец делал знаменитые штурмовики Ил-2, а мама собирала снаряды на оружейном заводе), получили медали за эту победу (приуроченные не к какому‑нибудь юбилею, а в 1945‑м), отвратительно смотреть, как нынешние кремлевские вожди присосались к памяти о победе и превратили ее в тотемный культ.

У меня тоже была своя война — я служил в армии в Афганистане, но никакой гордости за участие в этой жестокой, бессмысленной и бесславной авантюре я не испытываю. У меня никогда не было никаких мучений или фантомных болей из‑за того, что Крым — часть Украины. Более того, в отличие от некоторых известных российских оппозиционеров, я считаю, что Крым был совершенно незаконно, с помощью силы (зеленых человечков) и подлога (на скорую руку организованного референдума) отторгнут от Украины и должен быть возвращен ей. Точно так же, как аннексированные Судеты после Второй мировой войны вернулись Чехословакии, Данциг — Польше, а Эльзас и Лотарингия — Франции.

С некоторых пор я стал ощущать себя по‑новому в Украине — добровольным эмигрантом. Расставаться с Киевом не хочется, а в путинской России совсем тошно, да и ничего общего у меня с ней нет. Коллективное умопомешательство, поразившее большинство обывателей, вызывает только омерзение. Как метко заметил писатель Борис Акунин, размышляя на тему эмиграции, “трезвому с пьяными в одном доме неуютно”. Буду, как и он, ждать, пока протрезвеют.

Но, положа руку на сердце, и в Киеве я чувствую себя “своим среди чужих, чужим среди своих”. Что‑то мне подсказывает, что, даже если бы я наконец выучился бегло и безукоризненно говорить по‑украински, даже если бы получил украинское гражданство, все равно многие продолжали бы упорно называть меня российским журналистом. Кто‑то делает это, не думая и по привычке. Кто‑то посылает мне месседж: ты все равно для нас чужой, мы всегда будем об этом помнить и напоминать. Некоторые испытывают неистребимую подозрительность к москалям: мол, не могут же они не быть тайными агентами Кремля.

И сколько ты ни выражай своего критического отношения к путинскому режиму, сколько ни говори, что сегодня для тебя успех демократической, европейски ориентированной, свободной Украины — залог того, что и твоя родина когда‑нибудь пойдет за Украиной вслед, все равно найдутся те, кто будут смотреть на тебя с подозрением.

Вот вам, кстати, и ответ на другой вопрос, который мне тоже часто задают: а почему ваши коллеги-телевизионщики, оставшиеся в России без работы по политическим причинам, не перебираются работать в Киев? Действительно, список невостребованных и далеко не полностью реализовавших себя московских и питерских телевизионщиков впечатляет. Кажется, можно создать целый канал.

Но я сомневаюсь в том, готов ли хоть кто‑нибудь из них уехать из России и работать в Киеве. Это ведь не история о британских актерах или режиссерах, половину жизни работающих в американском Голливуде. Это раньше могло выглядеть лишь трудовой миграцией. Теперь же в глазах путинского режима это переход на сторону врага.

Впрочем, в Украине никто и не хочет никаких “телевизионных варягов”. Почему — не мне судить. Хотя американцев когда‑то не пугало немецкое, итальянское или австрийское гражданство многих выдающихся физиков, которые бежали от Гитлера в США и были привлечены к Манхэттенскому проекту — работам по созданию атомного оружия. Энрико Ферми, Клаус Фукс, Отто Фриш, Лео Силлард и еще с десяток громких имен.

Правда, США — страна иммигрантов. Неслучайно так много русских ученых, литераторов, музыкантов, актеров, в разные времена уезжавших из России, добивались успеха именно в Америке: авиаконструктор Игорь Сикорский, изобретатель телевидения Владимир Зворыкин, композитор и дирижер Сергей Рахманинов, писатель Владимир Набоков, хореограф Джордж Баланчин, танцор Михаил Барышников, поэт Иосиф Бродский, режиссер Андрей Кончаловский.

В истории Европы таких примеров куда меньше. А Украина все‑таки в Европе.