Революция как предчувствие

В России любят говорить о том, что в их стране Майдан невозможен. Я вынужден с ними согласиться: действительно, невозможен – в украинском формате. К большому сожалению для России.

Я помню, как один мой коллега из Москвы доказывал, что любая революция происходит только лишь из-за недосмотра спецслужб. В этой формуле было столько искренней веры в царя-батюшку, что я даже не нашелся, что ответить. Неверие в людей вкупе с искренней верой во власть – это тот самый адский коктейль, из которого как раз и рождается любая улица, противостоящая кабинетам.

Потому что любая революция рождается из убежденности, что революция невозможна. Из веры в то, что власть непогрешима, протест – проплачен, а вектор движения – единственно возможный.

Любое общество – это живой организм. Оно постоянно меняется – устает от старых лозунгов, проникается новыми, хочет странного и не хочет прежнего. Это естественно – потому что люди взрослеют, стареют, рождается новое поколение, для которого флаги отцов – совсем не повод не иметь свои собственные.

И единственное, что защищает страну, – это обновление власти. Потому что любой человек эгоцентричен – он привыкает мерить реальность по самому себе. Простой пример: никто из нас не считает себя молодым или старым: каждый человек всю свою жизнь считает себя нормальным, вокруг которого ходят молодые или старые. Если чиновнику в кабинете не приходится менять президентский портрет на стене, то это означает лишь то, что власть перестает понимать страну.

И именно поэтому слабая оппозиция – это тоже история про революцию. Потому что любой наглухо закрытый котел обречен взорваться. Оппозиция – это перевод недовольства в политическую плоскость. Сила государства – в его способности жить в условиях перманентного политического кризиса. Досрочные выборы, митинги, пикеты, отставки, палаточные городки – это нормальная история политической жизни. Крепость государственного организма измеряется их наличием, а не отсутствием.

Если в стране нет оппозиции или если она ручная и несубъектная, то значит «что-то пошло не так». Потому что любая – даже самая мононациональная страна – не может быть единой. Помимо этнического фактора есть огромное количество других разделителей. Бюджетники и средний класс, государственники и либералы, «правые» и «левые» – в любом обществе найдется не один десяток внутренних окопов, по которым это самое общество будет дробиться. У каждой группы есть своя повестка, свои взгляды на развитие страны, свои интересы и стремление их защищать.

Собственно, парламент нужен лишь для того, чтобы все эти интересы балансировать и находить компромиссы. Чтобы при принятии любого закона учитывать интересы максимального количества групп. Если парламент перестает быть «местом для дискуссий», если 450 человек голосуют в едином порыве, то это не значит, что общество едино. Это значит, что интересы общества в парламенте не представлены.

И хорошо, если речь идет о каком-нибудь нефтяном королевстве, природные ресурсы которого позволяют властям использовать природную ренту как социальное обезболивающее. Да, схема «достаток в обмен на политические свободы» в некоторых случаях работает. Но и эта система нежизнеспособна. Потому что любое падение цен на главный экспортный продукт страны рождает кризис. Кризис рождает недовольство. Недовольство рождает политический запрос. И тут у государства есть два варианта реакции.

Первый – это откручивать кран с политическими свободами. Упрощать регистрацию партий, снижать проходные барьеры, размораживать систему для того, чтобы именно парламент канализировал недовольство. Либо объявлять себя окруженной крепостью, бороться с инакомыслием и вырубать под корень все то, что принято называть низовой инициативой.

Но чем строже становится власть – тем жестче окажутся те силы, которые станут с нею бороться. Это старая как мир формула: тоталитарным режимам способны противостоять только тоталитарные идеологии. И не случайно радикальные в своих методах ОУН-УПА были единственными, кто дольше всех противостоял радикальной советской системе.

Любое столкновение кабинета и улицы – это игра на повышение ставок: кто первый скажет «пас» и уйдет со сцены. Если тебе не нравятся травоядный офисный планктон, вышедший на Болотную, если ты не хочешь делить власть с ним, устанавливая под общественное блюдце дополнительные опоры, то следующими будут ребята куда более радикальные. И в противоборстве с ними ты уже не сможешь опереться на тот самый креативный класс, который ты прежде вычеркнул из системы.

Украина Виктора Януковича и Россия Владимира Путина мало чем отличаются друг от друга – они обе способны создать революционную ситуацию. Их единственное различие лишь в жесткости реакции. Потому что Киев так и не решился ввести в столицу войска, открыть огонь из пулеметов и залить центр столицы кровью. А если в России на фоне кризиса и сокращения резервов проснется улица – то никакими «небесными сотнями» дело не ограничится. Будут «небесные тысячи». Потому что для тех режимов, которые убеждены в собственном статусе осажденной крепости, любой протест – это бунт во время войны. С которым поступают по законам военного времени.

Именно поэтому, всякий раз, когда я слышу о том, что в России Майдан невозможен, мне становится не по себе. Потому что понимаю, что это правда. То, во что рискует выродиться «российская стабильность», назовут совершенно иначе. К сожалению.