Росії доведеться обирати між Чавесом та Піночетом

Мовою оригіналу

Российский бюджет готовится к войне. Такие заголовки наиболее точно отражают реальность: Минфин РФ отправляет под нож социальные статьи, а высвободившиеся $11 миллиардов отдадут силовикам. Причем, распределять эти деньги будут в закрытом режиме. То есть, без публичного обсуждения.

Еще недавно гражданские министры в Москве держали оборону от силовых ведомств, настаивавших на росте своих расходов. Но, судя по всему, понемногу логика военного времени все глубже прописывается в головах кремлевских обитателей. И вот уже сокращаются «гражданские» статьи по всем направлениям. Причем, Крым – не исключение. Только в нынешнем году программа социально-экономического развития полуострова недосчитается 15,6% – в абсолютных цифрах это $370 миллионов.

Мы наблюдаем важный перелом. Хотя бы потому, что до недавнего времени в российском политикуме существовали определенные правила. Например, в гуманитарном блоке министерские посты медленно, но верно переходили под опеку «патриотов» – тех людей, которые не чурались любого конъюнктурного жонглирования принципами. Пример тому – тот же министр культуры Владимир Мединский, написавший в своей докторской диссертации о том, что в древней Руси церковные книги были на русском (!) языке, что делало их доступными для масс, в отличие от Европы, где книги были на латыни. Другой пример – это российский омбудсмен генерал-майор милиции Татьяна Москалькова, заявляющая, что ее главная задача – не допустить того, чтобы «права человека использовались как политический инструмент».

Но на фоне всего этого гуманитарного паноптикума, экономический блок правительства оставался в руках людей, которые не понаслышке знают о том, как устроена экономика. Это началось еще пятнадцать лет назад – в тот момент, когда потолок российских амбиций упирался в идею догнать Португалию по уровню ВВП. А теперь, судя по всему, Кремль может оказаться на перепутье.

Дело в том, что авторитарные режимы бывают двух типов.

Один из них можно условно окрестить «правым авторитаризмом». В гуманитарной сфере тут все грустно. «Духовные скрепы» и молодежные госорганизации, «великая история» и «героические предки», «нравственность» и «величие отечественной культуры». Церковь, профсоюзы, армия и народ едины до помешательства. Силовики пользуются почетом и уважением. Страна душит инакомыслие в объятиях. Если не удается – подключаются спецслужбы.

Но при этом в данной модели экономические рычаги все равно остаются в руках профессионалов. И бытовая экономика вполне напоминает обычную капиталистическую реальность. Магазины и рестораны, торговые центры и кредиты, свободный обмен валют и биржа, поездки за границу и частный бизнес. Примерно так вели себя Пиночет и Ли Кван Ю, Франко и Ататюрк, Пак Чон Хи и греческие полковники. И в тот момент, когда правитель уходит – эти страны довольно безболезненно вливаются в ту самую среду, которую принято называть «коллективным Западом». Потому что уходит идеологическая надстройка, а экономический базис у этих режимов мало чем отличается от того, что существует в странах «развитой демократии».

А есть другой тип авторитаризма – левый. Его отличие в том, что помимо борьбы за нравственность и духовность, правитель решает еще добиться «народной справедливости». Раздать национальные богатства представителям этой самой нации. При помощи государства, разумеется.

В результате получаются фиксированный обменный курс и черный рынок, регулирование цен и дефицит, монополия внешней торговли и бегство инвесторов. Во главе структурных ведомств, отвечающих за экономику (Центробанк, Минфин, Минэкономики) становятся люди, которые считают патриотизм прекрасной альтернативой компетентности. И начинается ад.

Советский Союз и Куба, Северная Корея и Зимбабве – у всех этих режимов, в отличие от стран «правого авторитаризма», после ухода вождя проблемы не заканчиваются, а лишь начинаются. Выясняется, что сама структура общественного устройства не адаптирована к реальной жизни. К этой же жизни оказываются не адаптированы и сами граждане, которых отучили от самостоятельности и приучили к патернализму. Система обычно идет вразнос и чревата самыми жесткими бунтами и волнениями.

До недавнего времени российское государство вполне вписывалось в первую модель. Плоская шкала налогообложения и частное предпринимательство, иностранцы в экономике и бизнесе; отъем и национализация применялись выборочно и глобальный «макдональдс» от страны не отпугивали. Более того – в той же Европе сейчас этот самый коллективный «мистер твистер» всячески ратует за отмену санкций – именно потому, что ему работалось в России тепло и комфортно.

Но война меняет правила игры. Когда Кремль начинает выдвигать миру ультиматумы, то это может означать и то, что прежнее стремление России самой стать равноценной частью Запада изменилось. И в этот момент российское руководство может оказаться перед самым сложным в своей истории выбором.

По одну сторону баррикад – рынки и рейтинги, платежные системы и экономические законы. По другую – пояс Богородицы и Сталинград, народность и «русский мир». Выбор, который мало что перелицует для элиты, но бесконечно изменит все для тех, кто внизу.

Потому что «пиночеты» оставляют после себя страны, способные к эволюции. А «чавесы» – уже нет.