Трамп-парадокс і ракова пухлина політичного постмодерну

Мовою оригіналу

Историческая пауза

Мы не можем размышлять о конкретных вопросах политики внутри России и вне ее без систематизации взгляда на общий фон, без анализа глобального вектора и определяющих мировых тенденций. Это тем более важно, что мир сегодня функционирует через взаимозависимость, которая проявляет себя самым удивительным образом. «Отсеки» политики и общества, которые автономно, больше не существуют. Внутренняя политика осуществляется через внешнеполитические механизмы. Персоналистские режимы выживают за счет использования западных демократий. Неожиданная агрессивность и экспансионизм государств, которых можно назвать Анти-Либеральным Интернационалом — России, Китая и Ирана — во многом объясняется слабостью западной цивилизации. Следовательно, нужно смотреть на мировой организм как на целое, а не вырывать из него куски мяса и пытаться понять, что с ними происходит.

Сегодня мир оказался в исторической паузе — не первый раз в истории. На протяжении 20 века человечество прошло, по крайней мере, через три системных кризиса. Первый — с 1905 по 1917 годы — был кризисом тогдашней европейской системы и временем упадка Российской империи. Второй — с конца 20-х по начало 30-х годов — был кризисом капитализма и мировой системы безопасности. Третий кризис охватил середину 70-х годов и стал кризисом индустриального общества, уже исчерпавшего себя.

В 2017 году мы будем отмечать столетие со времени первого кризиса прошлого века, который со своим революционным крещендо в 1917 году в России привел к возникновению системной альтернативы европейскому пути развития. Как заметил очень тонкий наблюдатель Игорь Клямкин, сегодня, обращаясь к 1917 году, мы продолжаем задавать все те же вопросы, которые поднимались нашими предшественниками в ходе предшествующих ста лет, а это означает лишь одно: мы не вышли из того времени и тогдашнего аналитического измерения. Прошлое «не завершено»: мы в нем еще остаемся — по крайней мере, в России. Если так, то незавершенное интеллектуально прошлое ограничивает наше понимание настоящего.

А что сегодня? Сто лет спустя мир вновь оказался в кризисе, причем трехмерном. Речь идет, во-первых, о кризисе либерального мирового порядка, который возник после падения СССР вокруг гегемонии Америки, которая стала хребтом нынешней мировой системы международных отношений. Во-вторых, мы имеем кризис нынешней модели либеральной демократии как таковой. В-третьих, очевиден кризис персоналистской системы, которая не может ответить на вызовы нового времени. Наиболее откровенно этот факт нашел отражение в попытках российского самодержавия выжить за счет возвращения в это незавершенное прошлое, которое мы так и не сумели закрыть. Попытки России, Китая и Ирана искать решение внутренних проблем через усиление внешнеполитической агрессивности говорят о том, что и их системы начинают исчерпывать свой заряд. Словом, налицо кризис чуждых друг другу систем, однако при этом антилиберальные системы лучше используют слабость своего либерального оппонента в целях своего выживания.

И еще. Сегодня — в отличие от 1917 года — Западу нет системной альтернативы. Но сам этот факт — что парадоксально — не только не облегчает выход либеральной демократии из исторической паузы, но удлиняет ее и делает более мучительной. Ибо закон конкуренции как источника жизнеспособности на мировой сцене — так же как и внутри отдельных обществ — никто не отменял. Существование СССР как альтернативы и конкурента заставляло либеральные демократии постоянно держать себя в тонусе и обновлять. А после заката мирового коммунизма этот источник тонуса исчез, и либеральная демократия как цивилизация позволила себе расслабиться и потерять мускулатуру. Что создает искушение персоналистских систем пощупать, есть ли где-то «красная черта».

Раковая опухоль релятивизма

Каждый цивилизационный кризис, через который проходило общество, имел свой контекст и наполнение. Кризисы 20 века были связаны прежде всего с истощением потенциала и драйва индустриального общества, его экономики, механизмов политического представительства и внешнеполитических институтов, которые регулировали взаимодействие отдельных стран на мировой арене. Остальные составляющие этих кризисов, такие как упадок империй, лишь добавляли остроту основному кризисогенному фактору.

70-е годы открыли главу постиндустриального общества, неолиберализма, глобализации и постепенного движения к постмодернизму. Уход мирового коммунизма и завершение идеологической борьбы дали толчок глобальному расцвету постмодернизма как культурного и политического мировоззрения и формирования на его основе соответствующих политических регуляторов. Постмодерн нашел выражение в отказе от предыдущей веры в неизбежность общественного Прогресса и силу западного влияния. Постмодернизм стал временем усталости от Прогресса. Сам Запад и его элита покончили со своим увлечением западными ценностями. Наступило царство релятивизма и веры в относительность всего вокруг — как жизни, так и политики. Табу, ограничители и традиционные верования были отброшены. Возобладала эклектика и амбивалентность — как в подходе к личности, так и к общественному развитию. Но самое главное — это то, за что жёстко критиковал постмодернизм Юрген Хабермас, защитник Прогресса и Просвещения: были сданы в утиль нормативные ценности, лежащие в основе западного общества. Если все относительно и размыто, то нет различий между реальным и воображаемым, старым и новым, внутренним и внешним, Востоком и Западом, либерализмом и авторитаризмом. Глобализация и завершение эры идеологии — это наиболее очевидные проявления постмодернизма.

Последние четверть века после завершения Холодной войны и падения Советского союза стали царством относительности и неопределенности. Политика стала игрой в эклектику, размывающей прежние стандарты, которые когда-то обеспечили победу либеральной демократии над коммунизмом. Начали растворяться границы между законом и беззаконием, между суверенитетом и вмешательством во внутренние дела, между войной и миром, реальностью и фикцией.

Приведу только последние примеры постмодерна в политике. Война в Украине, где Россия одновременно является и участником, одним из арбитров и модератором мирного процесса. Примером постмодерна является личная интеграция авторитарных элит в западное общество в качестве его субъектов. Когда ливийский диктатор Каддафи спонсировал Лондонскую школу экономики — это был также пример постмодерна. Когда Герхард Шредер, бывший германский канцлер, начал работать на Газпром — это было проявление постмодерна.

Не только персоналистские системы используют постмодернизм в своих интересах. Президент Обама демонстрирует свой вклад в эпоху неопределенности, когда он, провозгласив «красную линию» для режима Ассада, пошел на сделку с Москвой по вывозу из Сирии химического орудия, которая спасла этого самого Ассада. А «война дронов», которую начал Обама с тем, чтобы не расширять непосредственное вмешательство на Ближнем Востоке и оправдать свою Нобелевскую премию мира, стала элементом «гибридной войны» эпохи постмодерна.

2016 год — драма постмодернизма и Трамп-парадокс

Давно не было столь апокалиптических оценок реальности. «Мы вступили в эпоху мирового беспорядка», пишет Мартин Вульф в FT. Такова популярная оценка нашего времени в западном политическом и общественном мнении. Захлестнувшая Европу и Турцию волна террора, гибель около полумиллиона человек в сирийской трагедии, Брексит, паралич ЕС, появление «иллиберальных» демократий внутри самого ЕС в Венгрии и Польше, попытка Анти-Либерального интернационала заполнить вакуум на мировой сцене — таков далеко не полный портрет нашего времени. Он шокирует и парализует современников еще и потому, что мировой беспредел наступил неожиданно, и непонятно, как из него выбираться.

Остроты драме добавляет «Фактор России»: именно Российская Федерация сформулировала новые механизмы конфронтации эпохи модерна. Они заключаются, во-первых, в создании нового пакета «мягкой силы» в виде дезинформации и пропаганды, а также использования хакерства для дестабилизации других систем. Во-вторых, Россия научилась играть не только на мировой сцене, но и внутри открытого западного общества. Да, Москва отрицает использование хакерства во время американских выборов, но при этом российская элита очень гордится результатами его применения. Впрочем, неважно, кто и как дискредитировал важнейший американский институт. Важно, что возникла мировая уверенность в том, что именно Россия использовала кибероружие, став фактором американской политической жизни. И теперь Америка думает, что с этим фактом делать.

Сегодня мы видим, как мировое сообщество и прежде всего Запад не справляются с постмодерном, который, лишив Запад нормативных ценностей, не дает ему возможности строить стратегическую повестку дня и адекватно формулировать понимание национальных и общественных интересов. Если все относительно, то на чем формировать стратегию? Частное подменило общественные и государственные интересы. Амбивалентность не дает возможности создавать устойчивые системы безопасности и строить эффективную экономику. Относительность позволила узко эгоистическим и наиболее агрессивным интересам овладеть рычагами управления, представ в виде общественного интереса. Наиболее откровенно такая подмена произошла внутри лидера западного мира — в США, где решающую роль при выработке курса получила финансовая олигархия. Только Германии — пока — удалось ограничить разрушающее влияние постмодерна на свою жизнь.

Оружие постмодернизма — относительность правды и истины. Время «Пост-Правды». Реальность формируется в воображении. Fact-checking больше не нужен. Не только «Конец идеологии», но и «Конец реальности», которая приобретает различные формы. «Правда» и «Ложь» перестали быть антиподами.

Трамп и его победа — это реакция американцев на постмодерн: поддержав Трампа, они выступили против постмодерна, однако парадокс в том, что и сам новоизбранный президент является супер-постмодернистским президентом — воплощением постмодерна, возведенного в гротеск.

Таким образом, 2016 год — это и торжество постмодернизма, и его очевидный кризис. Сейчас, в 2017 году, наступает время, когда мир начинает опасаться постмодернизма. Его время уходит. Но пока не появилось средство исцеления. Почему? Потому, что, опять-таки, волну протеста против изнеженной эклектики, неолиберализма и интересов приевшейся элиты, которая паразитировала на постмодернизме, возглавили его адепты, условно именуемые «трампистами». Они встали во главе Брексита и революции Трампа. Нынешнее поколение элиты Запада не способно выйти из эклектики, а альтернатива им — это пока крайне правые и крайне левые, которые поднимаются на волне популизма, национализма и возврата к национальным границам.

Итак, пауза продолжается. Но кризис — это всегда не только проявление болезни, но и возможность выздоровления. Есть надежда на появление нового поколения элиты, способной возвратить западную цивилизацию к его исконным принципам. Это, в свою очередь, создаст и новое геополитическое окружение для антилиберальных государств, облегчая для них формирование уже их собственных альтернатив.