Крымский спутник без погрома

Крым остается той Россией, которой сама Россия перестает быть. Он продолжает наивно ждать империю, не замечая, что метрополия сваливается в национализм. Полуостров ждет судьба Бизерты – нового заповедника умирающей империи.

Говорят, что большое видится на расстоянии. Всякий раз, когда шасси самолета касаются ВПП симферопольского аэродрома, мне приходит в голову эта фраза. Долгая рулежка «Боинга» по аэродрому, создававшемуся под «Бураны» — прекрасный способ привыкнуть к мысли о том, что ты прилетел из одной России в другую. Между которыми с каждым годом все меньше общего.

Крым — легион, затерянный на перифериях бывшей империи, забытый и ненужный, как бабушкина закатка. Всполох ночного сна, который прорывается во время обеда. Наверное, так могла выглядеть Русская Эскадра в Бизерте году эдак в 1930. Уже прошло шесть лет с признания Советского правительства, но еще не наступил 1936-й, когда пустят на металлолом последний корабль – линкор «Генерал Алексеев». Военная выправка еще выдает швейцаров в гостиницах, но таперы со сложными славянскими именами уже учат новые песни.

Современный Крым повторяет эту судьбу. Бизерта стала домом для осколков русской империи – с каждым годом у них оставалось все меньше общего с Советской Россией. А Крым превратился в последний советский бастион, который понемногу теряет нить родства с современной Российской Федерацией.

И дело не в экономическом строе – он одинаков по обе стороны Керченского пролива. Не в языке, вере или отношении к истории – все эти маркеры остались нетронутыми. Полуостров отличается именно потому, что здесь остались жить советские по своей ментальности русские. Мечтающие о той России, которой уже нет. Хотя им кажется, что она есть.

Любая общность строится на нескольких китах. Помимо языковой и культурной она отстраивает саму себя по линии пролегания разлома свой-чужой. В Советском Союзе эта грань имела два измерения – внутреннее и внешнее. С внешним все более-менее было понятно – существовал четко артикулированный враг, который начинался к западу от ГДР. Внутренний враг был тоже понятен – все те, кто подвергали сомнению советский коллективный миф и покушались на советскую версию истории.

После союзного кораблекрушения оба этих маркера остались для русских крымчан единственными досками, из которых можно было сколотить лодку. Впрочем, на таких же шатких плотах болтались в море идентичности растерянные русские по все стороны границы. А потом ситуация начала меняться.

Союзный распад породил волны миграции. Жителям бывшего СССР некуда было ехать, кроме больших городов России. Они и поехали. Появлялись национальные диаспоры. Прибой раз за разом выкидывал на российский берег волны мигрантов. Чечня привыкала к статусу привилегированного бюджетника, на которого с недоумением и раздражением смотрели регионы-»золушки» из средней полосы. С каждым годом недоумения становилось все меньше, раздражения – все больше. Это был созидательный процесс. В те годы Россия возводила фундамент под Бирюлево.

А Крым все это время жил совершенно в иной реальности. Советские ответы на вопросы о том, что такое хорошо и что такое плохо, здесь оставались в своей девственной чистоте. Даже вернувшихся из депортации крымских татар очень быстро перестали воспринимать как конкурентов за бюджетный ресурс. Отношение к ним строилось через призму восприятия

Великой Отечественной. Прямо по Гоголю: «В 9 мая веруешь? А в Покрышкина с Кожедубом? Ну, раз веруешь, то ступай в сам знаешь какой курень». Отторгались только носители антисоветского мифа, те, кто подвергал сомнению саму концепцию героического подвига народа.

Но Киев был далеко, западная Украина тоже, а сами крымские татары советский военный миф сомнениям не подвергали. В их собственном пантеоне героев было место и для Амет-Хана Султана, и Абдуль Тейфука (оба — Герои Советского Союза). Депортация не стала поводом для десакрализации войны, – напротив, высылка народа подавалась как акт несправедливости к тем, кто ковал общую победу.

Все послесоветские годы Крым воевал – да и то больше на словах – с официальным украинским нациостроительством. Которое шло далеко, где-то за Перекопом и доносилось на полуостров нечастыми дуновениями госполитики. Политических украинцев в Крыму до сих пор можно пересчитать по пальцам, к ним относятся со странным чувством неловкой осторожности. Как к чему-то противному и чужому, но занесенному при этом в Красную книгу.

Пока в России футбольные фанаты дрейфовали в шовинизм, Крым выводил пикеты против учений НАТО. Пока в Москве обсуждали меры по ограничению миграции, полуостров разоблачал «план Даллеса». Пока в России росла популярность националистов, в Крыму так и не появилось ни одной национальной русской партии. И в этом нет ничего удивительного.

Потому что Крым остался советским. Здесь не читают «Спутник и Погром». Недоумевающе смотрят на «Русский марш» в Москве. По инерции верят в интернационализм и советский народ. Тут так и не появилось «бритологовых» русских, здесь до сих пор могут набить морду за кинутую «зигу». И именно это заставляет меня смотреть на полуостров с гордостью и жалостью.

С гордостью, потому что лучше быть старомодным, чем инфантильным. Лучше верить в то, что прошлое обратимо, чем мечтать о победе Тесака. Потому что между социалистами и национал-социалистами разница чуть больше, чем просто восемь букв и дефис. Потому что лучше быть тапером в Бизерте, чем следить за соседом по коммуналке.

И, одновременно, с жалостью. Потому что Россия в любом случае обречена на национализм. В лучшем случае это будет цивилизованный проект, дающий своему носителю дополнительные права и обязанности. В худшем – это выродится в показушный фашизм рабов, заставляющий бить свастику и восточные скулы. В первом случае в стране может появиться политическая нация. Во втором – зигующее рабство. Но кто бы ни победил – русские крымчане обречены.

Потому что их этническая русскость до сих пор лежит под слоем другой — потускневшей, но не исчезнувшей – идентичности. Они по инерции продолжают искать в России империю. Кто-то – царскую, кто-то – советскую, но империю. Они не ищут и не ждут от России национального проекта.

И когда он, наконец, появится, россияне будут смотреться в Крым как в забытый фотоальбом со старыми фотографиями.