Наталья Каплан: Олег пойдет до конца, и это действительно очень страшно

Решение Олега о голодовке для вас было неожиданным?

Абсолютно неожиданным, потому что Олег до сих пор был категорически против таких методов. За все четыре года он об этом ни разу не говорил. Я не думаю, что был какой-то толчок, это был осознанный шаг, он, видимо, это долго обдумывал. Но это стало для всех неожиданностью, ничто не предвещало. Он сказал об этом только адвокату.

Почему для объявления голодовки он выбрал именно это время? Вы говорили о том, что он, возможно, не случайно сделал это в преддверии чемпионата мира по футболу в России.

Как он объяснил адвокату, это действительно было сделано в преддверии чемпионата. Так он пытается привлечь внимание к украинским политзаключенным, которые находятся в российских тюрьмах и в тюрьмах аннексированного Крыма. Он говорит: «Если я умру, и об этом станет известно во время чемпионата, это поможет огласке и станет поддержкой другим политзаключенным».

Как восприняла мама его решение о голодовке?

Н.К.Мама переживает очень тяжело: она говорит, что не хочет никого видеть, даже близких. Ей очень тяжело.

Как себя чувствует Олег сейчас?

Сегодня у него был врач (к нему каждый день ходит тюремный врач). На сегодня состояние стабильное. Принудительное кормление пока не применяют. Пока держится сам.

Это сухая голодовка?

Он это не пояснил, а адвокат не уточнил, но я подозреваю, что все-таки не сухая, думаю, он пьет воду.

Насколько решительно он настроен?

Зная Олега, да. Он пойдет до конца, и это действительно очень страшно. Это не будет так: ой, мне стало плохо, я упал в обморок, так что я пока прекращу, а потом снова всех напугаю. Это не метод Олега. Если он сказал, он будет идти до конца.

Что вам вообще известно об условиях, в которых он содержится?

У нас с ним связь исключительно по переписке, сейчас с этим проблем нет, как было раньше в Якутстке. Он находится в городе Лабытнанги – это Ямал, крайний Север, за Полярным кругом, российская Арктика. Там недалеко белые медведи живут. Очень суровый климат, там зимой до -60 доходит. И плюс ко всему климат очень влажный, в отличие от Якутстка, где он сидел раньше. И этот влажный морозный климат очень бьет по здоровью. Там даже люди, которые не в тюрьме, постоянно болеют, у них сердечно-сосудистые проблемы. Что уж говорить о заключенных. И что уж говорить о человеке, который крымчанин до мозга костей. В одном из писем он говорил, что у него выпадают волосы и крошатся зубы. Но это наверняка не только климат, но и питание плохое, и отсутствие витаминов, и психологическое давление.

Он сам верит в то, что ему удастся добиться освобождения политзаключенных?

Я думаю, что верит, иначе бы он на это не пошел. Может быть, не верит в то, что удастся всех освободить, но в то, что людей все-таки начнут отпускать, он верит. Пусть не сразу, но эта глыба может сдвинуться.

Вам известно что-то о возможных переговорах об освобождении Олега? Например, о его обмене на руководителя «РИА Новости Украина» Кирилла Вышинского, о чем ранее говорили представители украинского МИД.

Мне об этом ничего неизвестно. Я знаю, что главы европейских государств общались с Путиным по этому вопросу, но результата пока нет.

Я, конечно, видела ваш эмоциональный пост в фейсбуке о том, что за все время голодовки никто из украинских политиков не поинтересовался судьбой Олега. Это правда?

Да, это правда. Никакой инициативы я не вижу абсолютно. Приходится самостоятельно стучаться во все двери, ходить по кабинетам, что отнимает невероятно много сил и времени. Мы уже несколько лет пытаемся добиться того, чтобы в Украине был уполномоченный, который бы занимался делами политзаключенных или хотя бы был в курсе и мог назвать их имена, знал, какие у них процессы. Но этого до сих пор нет. Сейчас появился законопроект о помощи политзаключенным, но он так написан, что он нерабочий и не соответствуют реальности вообще.

И даже после вашего поста никто не позвонил?

Нет, никто. Может быть, им было не до того. Я не вижу интереса со стороны политиков. Я слышу стандартные фразы: «мы работаем над этим», «мы делаем все возможное, но вытащить Олега очень сложно, потому что Путин плохой, он не хочет его отдавать, а отдать его может только Путин». Все это я слышу уже пятый год. И не только я – родственникам других политзаключенных говорят то же самое. Каких-то действительно конкретных вещей, которые бы делались, я не вижу. Даже элементарно назначить человека хотя бы, который отвечал бы за эти вопросы, разрабатывал бы стратегию. Очень много структур, которые это делают, но они это делают разрозненно.

С чьей стороны больше всего интереса к судьбе Олега?

Это, безусловно, кинематографисты. И это правозащитники, причем страна вообще не имеет значения. Интересуются правозащитники из всех стран, в том числе из России.

Что сейчас Олегу нужнее всего? Прежде всего от нас, журналистов, от людей, которые высказываются публично.

Ему нужна поддержка, чтобы как-то достучаться до политиков международного уровня. Нужно искать переговорщика, который вхож к Путину напрямую, как, например, Макрон или Меркель. Тот, кто может действительно решить эти вопросы.Давайте говорить откровенно: Украина не справляется. Нужен сильный переговорщик c какой-то третьей стороны.Нужно, чтобы об Олеге как можно больше говорили. Кто согласится вступиться за какого-то Сенцова, если его никто не будет знать?

Какие у вас сейчас ощущения, предчувствия?

Я не знаю. Уже не раз был повод освободить, но этого не случилось, все заканчивалось ничем. Поэтому, честно могу сказать, я боюсь надеяться на лучшее. Я приготовилась к худшему, но будут делатьвсе возможное, чтобы этого не произошло.

Ксения Туркова