«Усатый зек — это нонсенс». Первое интервью Олега Навального после выхода из колонии

Олег Навальный отбывал наказание в ИК-5 в поселке Нарышкино в Орловской области. В колонии он учил английский и испанский, рисовал, переписывался с десятками людей и сделал целый ворох материалов для «Медузы». О том, как прошли эти три с половиной года, Олег Навальный рассказал журналисту «Медузы» Андрею Козенко.

Сыновья Олега Навального — четырехлетний Остап и шестилетний Степан — стоят по бокам от отца и обнимают его за ноги. «Где папа был три года?» — спрашивает у них Олег. «На работе», — отвечает, подумав, старший Степан. «А что папа делал на работе? — продолжает Олег Навальный. — Я же вам объяснял вчера». Дети окончательно тушуются. «Правильно, — говорит их отец. — Ваш папа три года обеспечивал законность на территории одного отдельно взятого режимного предприятия в Орловской области».

«Удивительно, по каким критериям можно сравнивать меня с Лениным»

30 декабря 2014 года, Замоскворецкий суд. Объявили приговор, вас увели наручниках. Что происходило в тот день с вами дальше?

Очень непонятно было. Ехал в автозаке и думал, что сейчас мне придется танцевать какой-нибудь танец смерти, бороться за шконку. Меня совсем одного везли. В 9:30 осудили, и уже через 40 минут я был в камере в Бутырке, на карантине. Там мне сказали, что уже два дня меня ждали, хотя о переносе приговора мне стало известно только за сутки. Главное общее ощущение: не понимаю, что происходит. Жалел, что не успел дочитать книгу «Как выжить на зоне». Очень глупо поступил, что не прочитал ее первым делом, все какими-то другими делами занимался.

И кого вы там первым встретили? Там же и осужденные, и подсудимые, получается, были?

Осужденные там были только в хозобслуге. Был один очень странный тип — первый зек, которого я вообще увидел. «Все, Олег, мы тут о тебе уже слышали, — говорит, — молодец. Я вот тоже…» Я говорю: «Что тоже?!» А он говорит: «Я из воронежского народного фронта!» Какой фронт, почему тоже, при чем здесь я?

Выдал мне матрас.

В целом обо мне там уже знали и поэтому относились так — по-добренькому. Почему-то мне сразу сказали: «Ну ты не переживай, Ленин же тоже сидел!» Удивительно, по каким критериям меня можно вообще сравнить с Лениным. Но они постоянно мне это повторяли, и им сравнение казалось логичным.

Вы попали туда 30 декабря. Сутки до Нового года, и, наверное, это был очень странный Новый год.

Очень. Меня в карантине не должны были держать одного. Подняли в камеру, они на том этаже небольшие, на четверых человек. И ко мне подселили зека. Открывается дверь, а он стоит такой, офигевший, с тазом оливье в руках. У него, наверное, планы были: с родственниками по скайпу поговорить, с сотоварищами пообщаться, они там самогон у сотрудников выменяли. И вот его этого всего лишили: мало того что забрали и вручили этот оливье, так еще и прихожу непонятный я, говорю ему: «Здоровенько!» Мы ели этот оливье, слышали салют, другие зеки шумно праздновали. Да, это было странно.

А как вам далась резкая смена образа жизни? Ведь вы же перешли из состояния свободы в довольно подчиненное положение, и непонятные люди дают вам непонятные команды — а вы обязаны их выполнять.

В чем-то да, но ты становишься частью большой игры. За одну сторону в ней играют зеки. Это здесь они — преступники, убийцы, насильники и так далее. А там они — Вася, Петя и Потап, твои друзья и товарищи по несчастью. А за другую сторону в этой игре — администрация. И эта позиционная война ведется разными способами. Одни пытаются заставить других что-то сделать, а вторые пытаются не делать этого.

Конечно, коробит, когда к тебе приходит какой-то хрен с горы и отдает команды: встать, сесть, руки за спину. Нет такого, что чувствуешь себя вечно подчиненным, ты чувствуешь, что в игре.

Как вы пошли по этапу?

17 февраля (2015 года) было решение по апелляции. Нам отказали, только штраф сняли с Алексея. Меня по закону должны были через десять дней этапировать, но не уложились, и только через две недели мы отправились в Орел.

В четыре утра приходят, сообщают об этапе, собирают осужденных, сажают по автозакам и везут на вокзал. Там сажают в такой специальный железный вагон — он разделен на маленькие купе нескольких типов.

Изнутри железный?

Ни одной деревянной детали. Обычный узкий проход — чуть поуже, чем в обычном купейном вагоне. И тремя ярусами шконки. Есть большие купе, есть полукупе — просто три шконки с одной стороны. Закрываются эти купе железными решетками. В купе иногда и по 20 человек набивали; люди или стоя ехали или буквально друг на друге. Меня посадили комфортно, выдали черный пледик, я его расстелил и читал «Похождения бравого солдата Швейка». Как раз эпизод про его попадание в тюрьму — было очень похоже.

Останавливались в Серпухове, в Туле; кого-то высаживали, кого-то заводили вместо них. Приехали в Орел, там СИЗО, потом — колония.

Я увидел ее в день вашего освобождения. Не самое оптимистичное место.

Первые впечатления такие: очень холодно, мелкий снег шел крупой, и почему-то грачи, которые уже ранней весной вернулись и сотнями над нами летали. Все очень серое, зеки с желто-белыми лицами в черных бушлатах. Антуражно было, печально так. Понял, что попал в очень странное место.

В первое утро нас разбудили в пять часов и сказали, что будет зарядка. И вот мы делаем какие-то рывки руками, крутим головами, а я все пытаюсь как-то осознать: что вообще происходит? Как не со мной.

Опишите типичный день в колонии.

В шесть утра играет гимн, дежурные сотрудники или дневальные из осужденных ходят по нашему отряду — помещению, заставленному двухъярусными кроватями — и говорят: подъем! После гимна сначала звучала песня Высоцкого про утреннюю зарядку, а потом какое-то адское техно из 1990-х — 15 минут, абсолютно выбивающие тебя из колеи. По их представлениям это ритмичная музыка, под которую все должны заниматься зарядкой. Зарядкой, понятно, никто не занимался. Непонятно, как законодательно можно заставить ее делать — утвердить перечень каких-то движений, что ли?

Дальше кто хочет — идет на завтрак. Должны все, но на практике — кто хочет. Разве только если проверяющие приедут — могут всех выгнать.

Дальше все идут по отрядам. Эта колония — одна из трех, что ли, в России, где и строгий, и общий режим. В семь утра под «Прощание славянки» зеков выводят на работу. Они идут по длинному узкому коридору из жилой зоны в промышленную — строем, колоннами. Выглядит это как полный (игра-шутер) Half-Life: коридор — метров шестьсот, узко, колючая проволока, прутья решетки торчат.

Но я ни разу туда так и не сходил. Когда приехал, видимо, решили, что будет плохо, если я туда пойду — и оценю условия труда с точки зрения организации рабочего пространства. А там швейное производство — пожарная безопасность, вентиляция. Они думали, что я увижу это все — и начну движуху. Поэтому почти сразу приехал окулист, сказал, что у меня плохое зрение, а у меня действительно плохое зрение. И мне сделали справку, что я не могу поднимать тяжести и работать на пыльном производстве. Хотя в реальности там полуслепые на том производстве работают.

Те, кто остаются в жилой зоне, просто весь день ничего не делают. Есть часть зеков, которые весь день смотрят телевизор, просто спят. Ходят по какой-то своей траектории.

Вроде бы днем лежать нельзя — охрана за этим следит?

Там не такая большая смена, чтобы за всем уследить. К моему приезду подготовили один из бараков — отремонтировали, напичкали его видеокамерами и с пульта следили. Действительно смотрели, чтобы никто не лежал. Ну, точнее, чтобы не лежал я. Иногда гоняли других, грозили, что рапорт напишут.

«Есть прослойка серьезных преступников, но это очень маленькая прослойка»

Олег, а как из такого довольно привилегированного осужденного вы стали чуть ли не самым наказываемым в России?

Что вы, я не был самым наказываемым даже в (поселке, где расположена ИК-5) Нарышкино. А когда начали (наказывать) — я не стал от этого менее привилегированным. Администрация долго не могла понять, чего от меня ждать — огласки местных порядков или неповиновения, а под конец и они привыкли, и я привык. Стокгольмский синдром работал на полную катушку в обе стороны.

А так, я думаю, что все началось с митинга (за сменяемость власти 20 сентября 2015 года), где прозвучало мое обращение. Там была целая история. Я звонил с таксофона, абсолютно легально. У администрации есть средства прослушивания, но я постоянно звоню только матери и жене — и там для «большого брата» и кровавого режима все было настолько неинтересно, что они перестали слушать. Не то, чтобы я выжидал момент, такого не было. Мы с братом договорились о звонке, я написал это обращение, зачитал его (по телефону) два раза. Первый раз брат сказал: ты как по бумажке читаешь, а надо речь произносить. Я пламенно проговорил эту речь в трубку, сбежались завхоз, его помощники. Ну, думаю, сто процентов пойдут стучать, что я тут ораторством занимаюсь и начинаю свою политическую игру.

Для УФСИН это было абсолютно неожиданно. Они подумали, что раз я говорил по телефону, то значит это был незаконный мобильный — и все нелегально. Но потом все выяснили. Карьеры нескольких руководителей колонии пошатнулись — и последовало возмездие в виде выдворения меня в СУС.

Олег, давайте разберемся в аббревиатурах. СУС, ШИЗО, ПКТ — все эти штуки позволяли вас еще больше изолировать даже в условиях колонии.

В колониях общего режима несколько условий содержания. Есть облегченный вариант, с поблажками — больше передачек, что-то купить в ларьке можно на большую сумму, можно попросить, чтобы тебя перевели на колонию-поселение — вещи такого порядка.

Строгие условия — это когда ты находишься в запираемом помещении. Тот же барак, но охрана его запирает. Там внутри — душевая, кухня, и ты все время находишься с большим количеством людей. Но так как в одной колонии — два режима, то в этом бараке были еще и ПКТ — камеры с решетками на окнах, двойные двери, есть тумбочка, можно читать.

ШИЗО — это помещение почти под землей, ты на цокольном этаже, решетки на окнах — вверху. Такая яма, у нас ее называли «кичабур».

Кичабур?

Ну, от «кича» и «бур». Там деревянный пол, бетонные стены, раковина, отгороженный туалет, и на ночь отстегивают кровати и выдают матрас. С утра ты этот матрас отдаешь, а кровать пристегиваешь.

Самая большая разница — это когда тебя отправляют в ШИЗО, то говорят: это на 15 суток, и у тебя сразу останавливается время, ты сидишь и ждешь, когда уже пройдут эти 15 суток. А в ПКТ тебя могут отправить и на два месяца, и на полгода, ты уже обжился — и как у себя дома. Это большое преимущество — распоряжаться временем.

Осужденные за что туда попадают?

Основное — если нашли телефон, если нагрубил начальнику, с «вором в законе» заметили, что разговаривал. Там своя шкала, что можно и что нельзя, и к реальным правилам это не имеет никакого отношения, система строится полностью на понятиях. Есть люди, которые по восемь лет в ПКТ сидели. Я вот последние дни сидел с тремя зеками, один из них просидел там сначала год, потом его отправили в (более строгое исправительное учреждение) тюрьму, потом опять — на год в ПКТ, второй — два года на ПКТ сидел. Ну и кто в криминальной семье авторитет себе зарабатывает — такие люди тоже, конечно, часто сюда попадают.

А вы в итоге сколько раз попадали — и за что?

Это очень долгий рассказ будет. 50 взысканий, постоянные переводы (с одного типа взыскания на другой) — и не всегда было понятно, за что. Ввиду того, что я эту зону сделал публичной, они меня использовали в каких-то своих играх. Приходят и говорят: плохой зек Навальный, много книг у него, не убрано — в ШИЗО его. Иногда это было связано с активностью Алексея (Навального), о которой я и не знал ничего. В этом случае просто приходили и говорили: тебя велено закрыть в ШИЗО.

Сложно. Для меня все эти три года — это как будто ты смотришь артхаусный фильм, и не всегда понимаешь, что происходит, к чему это может привести — и даже иногда непонятно, кто главный герой.

В итоге я просто перестал нервничать. Все, что ты не можешь контролировать, надо игнорировать — вот я ровно это и делал.

А другие зеки, кто они? В фейсбуке, который велся по вашим письмам, несколько раз звучало требование освободить человека по имени, кажется, Костя-Могила.

Толя-Могила! Я прошу, чтобы требование о его освобождении было прописано отдельно.

А так, по моей оценке, пара-тройка процентов осужденных вообще не виновны. Их закрыли силовики по каким-то своим соображениям: бизнес отжимали, просто кто-то поссорился или жена к другому ушла. Процентов семьдесят попали сюда с огромными процессуальными нарушениями. Виноваты, но посадили их с легким пренебрежением к закону. Некоторые сидят за проступки, за которые вообще непонятно, как можно сажать. Ну, бутылку водки украл. Или влез в неохраняемое помещение, украли две чугунные раковины. А ведь дают за это много — три года, пять. Сидит куча наркоманов, но не продавцов, а обычных потребителей марихуаны, героина или спайса. Есть прослойка серьезных преступников, но это очень маленькая прослойка.

А Толю вот этого вашего — за что?

Толик был 17-летним выпускником где-то в Подмосковье. Пошел после выпускного вечера в кабак, видимо, уже был подшофе. Увидел, что два каких-то здоровых типа кого-то бьют, словом, пьяная возня. Он ввязался, стал заступаться — его начали бить в ответ. Он попытался убежать, даже запрыгнул в такси и крикнул что-то вроде «Шеф, гони!», но они его догнали, вытащили. Он говорит: так получилось, что одного ударил — он упал, второго — тот тоже упал. Вот и получилось, что одного — насмерть, а второй — с серьезными повреждениями. Дали ему пять лет — потому что малолетка.

Он из большой семьи, у него мама — мать-героиня. Они все очень переживают за него, на свидания ездят. Хороший пацан.

А вообще ваше повседневное общение нормально проходило?

Да. У меня со всеми хорошая коммуникация. Я никогда не думаю, что тот или иной человек слишком глуп, чтобы не попытаться начать с ним общаться. Ты туда попадаешь, и это — коммуна. Общаешься со всеми.

Плюс всем было интересно, кто я, было много расспросов. В первую очередь, на меня напали всякие пройдохи и аферисты — все слышали фамилию Навальный, а кто это такой — никто там не знает. То ли он депутат или даже олигарх. А я, значит, такой денежный мешок. Поэтому сразу же последовали предложения купить печатку с Петром I, с Чингисханом — причем срочно. Или предлагали поучаствовать в крайне выгодном проекте по созданию сети парикмахерских в Душанбе.

Как вы пришли к выводу, что главный способ сохранить себя — это любого рода активность?

Когда меня первый раз посадили в одиночку, и я понял, что сидеть мне так еще три года. И тогда я понял, что сойду с ума, если ничего не будет происходить, а время будет тянуться так же. Составил расписание, добавил туда максимальное количество всего, что пришло мне в голову — языки, спорт. Расписание специально составил так, чтобы не успевать все делать, ни один человек бы с таким графиком не справился. Это очень подстегивает, и время летит быстрее. Я постоянно не успевал, что-то откладывал на завтра — и время шло быстрее, это работает. Всем… желаю не оказаться в этих местах, но если окажетесь — делайте так.

И чему вы научились за три года?

Заочно получил юридическое образование, могу читать по-испански, сейчас чуть приду в себя и найду репетитора по скайпу, чтобы еще и заговорить. Хотел португальский, он по написанию очень похож на испанский, но по произношению совсем другое. Ни одного же носителя языка я почему-то вокруг себя не смог обнаружить, поэтому решил отложить. Был репетитор по английскому, я переписывался с профессором математики из Казани, переписывался с девочкой, которая помогала мне по рисованию — давала задания, подправляла, говорила, что поменять. Так что рисованием я много занимался. Еще оригами. Плюс мне же много писали, и я на каждое письмо отвечал, и это тоже хороший способ провести время. Три часа в день занимался спортом — отжимался, приседал, поднимал 20-килограммовый бачок для питьевой воды.

Олег, а расскажите про письма с воли, они действительно так важны? Просто я раз двадцать начинал писать вам письмо: «Привет вам, Олег, это Андрей. У меня все нормально, вот переехал из Москвы в Ригу, тут любопытно…» Ровно в этот момент я представлял себе некое тюремное помещение, где сидите вы, читаете это письмо и думаете что-то вроде: «Значит, в Ригу, поздравляю. „Рад“, что у вас там на воле такая интересная жизнь». И я просто останавливался в этот момент, не знал, что говорить дальше.

Зря останавливались. Я знаю, насколько тяжело писать такие письма, я сам писал их (режиссеру Олегу) Сенцову, (бывшему губернатору Кировской области Никите) Белых, другим севшим за политику. Да, абсолютно невозможно понять, а что говорить-то им в наших условиях. Отвечать гораздо легче — ты просто комментируешь написанное, желательно с иронией. В результате все тебя любят — говорят: ой, какой он остроумный и веселый.

Так и нужно писать: куда ездил, что видел, интересные статьи, новости. Можно просто поток сознания. И в результате ты хоть немного понимаешь, что происходит не в этом твоем сером мире, а где-то еще. Думаю, любой человек на моем месте чувствовал бы то же самое. Так что жаль, что не рассказали, как у вас там в Риге дела.

«Не доверяйте усатым людям»

Как вы провели последние дни в колонии?

Я думал, что это будут очень длинные дни, просто невозможно пережить. Первый и последний день такие — все об этом говорят. Но получилось совсем не так: время пролетело из-за кучи последних дел, плюс было полно судов с администрацией колонии — я же каждое приписанное мне нарушение режима обжалую.

Когда мне вынесли первое взыскание, я им сказал: это обжалую, и все последующие, сколько бы их ни было.

Так что не было суперадреналина. 29 июня местные фсиновцы боялись, что приедет много людей, будет митинг, провокации. И меня выпустили как можно раньше — около девяти утра, хотя обычно около полудня всех оформляют и выпускают.

Скомканное прощание.

Да. И они меня еще на четыре видеокамеры снимали: от выхода из камеры до выдачи личных вещей, в том числе двух тысяч рублей.

Последний месяц разве только был длинноват. Меня перевели опять на ПКТ, мы там с двумя ребятами общались. Они рассказывали, как от борсеточников защищаться, а я им — то, что почерпнул из книги «Физика будущего». Нам было интересно.

Вы написали для наших читателей карточки «Как сидеть в тюрьме». Я думал, вы действительно выйдете, жонглируя двенадцатью алюминиевыми кружками. Но показалось, что вы были ошарашены.

Было так: все смотрят на меня, все меня снимают. А я непубличный человек, как вести себя и что говорить — не знаю, просто очень хочу уехать домой. Меня приехали встречать друзья и родственники, их хочется обнять, но только не на камеру же — это интимный момент. Потом наконец-то поехали.

Что за ритуал вы устроили по дороге?

Все зеки говорят, что робу, выйдя из тюрьмы, нужно сжечь, ну вот мы в чистом поле это и сделали. По-моему, очень добрый и правильный ритуал. Правда, она была сделана из какого-то пластика, и не хотела гореть. Жгли ее час. Потом залили водой, чтобы не сжечь поля орловские — и вот тогда уже действительно поехали домой.

Как вам первые сутки на свободе?

Это выдох, это эйфория. Я чувствую, что эта колония было давно, десять тысяч лет назад. Все, что было там, кончилось без остатка. Я не смотрю задумчиво вдаль, вспоминая ужасы и лишения. Здесь кайфово, отличная погода, меня окружают родные люди. Мы вот с вами общаемся и едим черешню. От осознания этих мелочей я просто кайфую. А еще я жду, когда приедет жена, привезет бритву, и я смогу наконец-то сбрить эти усы.

Я хотел спросить: вы их и правда оставите?

Ужасно надоели. Не доверяйте усатым людям, они вызывают подозрения.

Но это была важная для меня история. Там был такой Афанасьев — начальник зоны, его потом сместили после моей истории с митингом. Я приехал — и мне через неделю выписали первое взыскание, и стало понятно, что все — не будет УДО, ограничения начнутся. Все плохо. И этот Афанасьев такой: вы должны понимать, куда вы попали. Я от этих слов еще меньше стал понимать, куда я попал и почему это происходит. Начал искать лазейки в правилах внутреннего распорядка. И в одном документе было написано: «короткая стрижка бороды и усов». То есть, получается, усы можно. Я сказал: раз так, значит буду как ZZ Top. Афанасьев очень хотел меня побрить, я сопротивлялся. Он говорил: будем применять физическую силу. Я говорю: ну, применяйте. Они не решились. Представить себе, что они меня будут бить и одновременно брить я все же не смог.

У меня были разные формы усов — как у канадского лесоруба, с бакенбардами. Вот эти свои я год выращивал — они растут вдоль, их можно покручивать. Там нет второго усатого зека. Усатый зек — это нонсенс.

А для меня это был способ почувствовать себя свободным.

Олег, простите, это жесткий вопрос. Все понятно про колонию, понятно про три с половиной выкинутых года, про политическое дело. Но это не только про вас история, но и про детей. Они оставались без отца — и как им это компенсировать?

Никак. Да и потерянное в тупую время восстановить нельзя. С этим ничего не сделаешь. Вот с (младшим сыном) Остапом мы только недавно познакомились. Меня посадили, когда ему было десять месяцев, а увидел я его, когда ему было два с половиной, он уже говорил. Сказал: «Здравствуй, а ты мой папа? У меня, значит, двое пап?» Я довольно-таки напрягся, а потом понял! Про меня с детьми дома говорили иногда просто «папа», а иногда «папа Олег», вот он и решил, что это два разных человека. Старший подходит, обнимает, говорит: «Я люблю тебя». Думаю, что это травмировало их, но и катастрофы не произошло: с ними был мой брат, дедушка. Но все равно кто-то должен будет за это подвергнуться возмездию. Я буду строить определенные планы на этот счет.

Я мотивов всепрощения в ваших словах и раньше не слышал.

Помню я такой момент. Я сижу и пишу (жене) Вике письмо: если я хоть раз скажу что-то вроде: «Ну ладно, три года прошло, бог с ним, так получилось, зачем же мстить» — ты напомни, как страшно холодно мне было в апреле 2016 года, когда отключили отопление, а потом резко похолодало. Я спал в фуфайке, просыпался от холода. Я обозлился страшно: почему мне должно быть так холодно, если я ничего никому не сделал плохого? Абсолютно точно, если будет возможность, я всех причастных заставлю за это заплатить.