Какое место в мировой экономике займет Украина после войны?

У меня есть мечта – написать когда-то книгу «Почему Украине удалось».

Как Джо Стадвелл и его труд: «Почему Азии удалось».

Ведь экономическая модель, которую я освещаю в своих статьях – это не о конкретном уровне налогов.

Речь идет о цивилизационном выборе.

Где наше место?

Страна-донор, которая после выжимания демографического потенциала превратится в страну – поле, на котором будет расти только подсолнечник и кукуруза.

С городами – призраками, как руины бывшей цивилизации ацтеков и майя.

С остатками некогда высокого цивилизационного уровня развития в виде остовов башен – охладителей мертвых АЭС.

Или страна с высокоразвитой экономикой, образованием, наукой и медициной.

С зажиточным и солидарным обществом?

Это и есть цивилизационный выбор.

Представим, что во время Гражданской войны в США победил Юг: эта страна превратилась бы в Аргентину Северной Америки.

Но победил Север.

И США стали самой мощной экономикой мира.

То, кем ты станешь, определяет не только набор твоих базовых характеристик, но и, прежде всего, выбор, который ты делаешь на точках исторической бифуркации.

Возвращаясь к Стадвеллу:

«Современному экономисту, привыкшему к идеям свободных рынков, где все участники являются победителями, политика защиты отечественной промышленности путем принуждения к экспорту может показаться преступной.

В богатых странах мы живем с верой в то, что богатство является результатом конкуренции.

Поразительная правда, однако, заключается в том, что каждое экономически успешное общество на определенных этапах его формирования можно обвинить в протекционизме.

За пределами аномальных офшорно-финансовых гаваней, подобных Гонконгу и Сингапуру, в мире не существует экономики, достигшей наивысшего уровня развития только благодаря реализации политики свободной торговли.

Именно тюдоровская Британия стала пионером протекционизма и субсидий как инструментов индустриализации в 16 веке.

Правительство накладывало налоги на экспорт необработанной шерсти и импорт одежды, чтобы поддерживать британское производство шерстяного текстиля, ориентированного на экспорт.

Франция применила похожие стратегии в 17 веке.

Независимые Соединенные Штаты отбивались от владельцев южных плантаций, которые предпочитали экспорт товарных культур и импорт промышленной продукции, – чтобы последовать опыту протекционистских индустриальных государств.

Действительно, историк и экономист Пол Байрох назвал Соединенные Штаты «страной-матерью современного протекционизма и его крепостью».

Пруссия со времен Фридриха Великого в 18 веке и объединенная Германия расширила промышленную интервенционалистскую политику в Европе.

Соответственно, немецкий протекционизм имел большое влияние на Японию эпохи Мэйдзи.»

От себя добавлю, что своеобразная борьба идей в американской парадигме «север-юг» происходила и у нас примерно последние 20 лет.

Условному «югу» нужен свободный экспорт сырья, а условному «северу» – промышленная политика и протекционизм для наращивания конкурентных преимуществ и экономических мышц.

И пока, сырьевая модель развития побеждает.

Что оставляет надежду?

Что это не выбор общества, а лишь краткосрочные стимулы в получении сверхприбылей политическими и бизнес-группами влияния.

А значит ситуацию еще можно изменить.