Культурная дистанция. Краеугольный камень в фундаменте нашей войны

Культурная дистанция народов может быть разной. Например, между украинцами и норвежцами культурная дистанция будет явно больше, чем между украинцами и белорусами. Потому что кириллический алфавит. Потому что пространство православной культуры. Потому что восточная Европа, географическое соседство и славянские народы. Украинцы способны понять белорусов без перевода – в отличие от португальцев или греков. Но величина культурной дистанции определяет не только способность понимать друг друга. Иногда она определяет еще и скорость ассимиляции.

Барбара Такман в книге «Августовские пушки» писала о предпосылках Первой мировой войны. Среди прочего, она упоминала об аннексии Германией французских Эльзаса и Лотарингии по итогам франко-прусской войны 1870 года. Бисмарк был против этого шага, утверждая, что новые территории станут ахиллесовой пятой Германской империи. А когда Генеральный штаб настоял на аннексии, Бисмарк советовал предоставить жителям Эльзаса и Лотарингии как можно большую автономию, потому что «чем больше они будут считать себя эльзасцами, тем меньше – французами».

Культурная дистанция между французами и немцами была слишком большой. Берлин не мог убедить жителей аннексированных областей в том, что те отныне – немцы. Единственный шанс был в том, чтобы заменить национальную идентичность эльзасцев – региональной, но к Бисмарку не прислушались.

Германия управляла бывшими французскими территориями как «Рейхсляндом» – примерно так же, как и африканскими колониями. Такман пишет, что в результате немецкие чиновники озлобили и без того нелояльное население и ни о какой интеграции в империю речь уже не шла. В Первую мировую эльзасцы и лотарингцы отказывались воевать в составе немецкой армии, а в 1918 году по итогам Версальского мира территории вернулись в состав Франции.

Культурная дистанция между народами – фактор, определяющий логику и поведение как оккупированных, так и оккупантов. И особенность нашей войны в том, что Россия отказывается признавать культурную дистанцию между россиянами и украинцами.

Фразы об «одном народе» – это же не формула троллинга. Это государственная стратегия. В рамках которой украинцам отказывают в праве на инаковость. В рамках которой на оккупированных территориях сначала уничтожают носителей украинской идентичности, а остальным предлагают объявить себя русскими. Сначала убирают тех, кто является носителем культурной дистанции, а потом душат в объятиях тех, кто остался. И ставку Москва делает именно на то, что славянская этноязыковая общность, кириллические алфавиты и пространство православной культуры – вполне достаточны для поглощения и растворения.

Все последние тридцать лет российской политики в Украине – это попытка стереть культурную дистанцию. Отсюда – идеи второго государственного языка и общие учебники истории времен Табачника. Отсюда же – борьба с отдельной украинской церковью и продвижение гражданской религии под брендом «Великая Отечественная война». Москва всеми силами тормозила культурную эмансипацию и готова была оставить украинской культуре лишь роль некой региональной особенности – с варениками, шароварами и обязательным культом Переяславской рады.

Все эти тридцать лет Украина противопоставляла Москве свои попытки увеличить культурную дистанцию. Отдельный патриархат и единый государственный язык. Политику национальной памяти и собственный пантеон героев. Новоюлианский календарь и даже цвет беретов в украинской армии. Иногда даже нелепые идеи – вроде перехода на латинский алфавит – были ничем иным, как той самой попыткой увеличить культурную дистанцию. Стремлением отделить идентичность и попыткой прочертить границу. Ту самую границу, которую Москва не оставляла надежд стереть.

Культурная дистанция определяет сложность ассимиляции – в том числе добровольной. После аннексии Крыма оккупационные власти провели на полуострове перепись. Согласно результатам которой, количество крымских татар на полуострове осталось неизменным – около 13%, а вот количество украинцев за восемь месяцев сократилось на 10% (с довоенных 25% до 15%). Язык, этничность, национальная память и религиозный фактор сработали в первом случае. А отсутствие всего перечисленного – во втором.

Вполне вероятно, что Москва рассчитывала на сравнимую скорость ассимиляции и на других оккупированных украинских территориях. Но особенность короткой культурной дистанции в том, что это фактор, работающий в обе стороны, а изменение идентичности – это двусторонний процесс.

По данным советской еще переписи 1989 года, 11,3 миллиона жителей Украины идентифицировали себя как русские. Вероятно, значительную часть из них составляли русифицированные украинцы, но это не так важно, если учесть, что культурная идентичность – это всегда вопрос персонального выбора. Величина культурной дистанции позволяла им без особых проблем интегрироваться в украинское общество, а потому уже в 2001 году три миллиона из них выбрали украинскую идентичность вместо русской.

Смена идентичности была вопросом персонального выбора. Она не требовала смены конфессии, интеграция не осложнялась фенотипическими особенностями и даже знание языка и истории стало значительным фактором лишь десятилетия спустя.

Все эти годы персональный выбор определялся суммой событий, происходивших в индивидуальных биографиях. Украинские россияне жили в стране, возмущались уровнем коррупции, выходили на протесты, реагировали на вторжение в 2014 и 2022, волонтерили и шли в армию. В какой-то момент сумма поступков становится важнее языка детства – и о прежней идентичности начинает напоминать разве что окончание фамилии.

Национальность оказалась не равнозначна мировоззрению. Многие из тех, кто стал воевать на стороне оккупационной российской армии, вполне могли бы похвастаться украинской родословной. Но первичным оказались либо ностальгия по СССР и «утраченному величию», либо ситуативный фактор социального лифта, способный поднять тебя в условиях оккупации на несколько этажей вверх.

Те, кто стал на сторону Украины, не всегда могли похвастаться украинским бэкграундом. Но первичным оказалось желание защитить свой дом и нежелание жить по тоталитарным правилам. В глазах Москвы все они теперь – предатели, которые не согласились с ролью ирреденты. Каждый факт оккупации сопровождается террором против носителей идентичности – чтобы потом ассимилировать тех, кто в своей жизни готов сосредоточиться на ценностях бытового выживания.

Именно поэтому, когда мы говорим сегодня о нашей войне, фактор культурной дистанции не удастся сбросить со счетов. Российское «решение украинского вопроса» заключается не столько в физическом геноциде, сколько в культурном. Потому что лишенных национальной идентичности украинцев Кремль всегда сможет объявить русскими.

Те, кто сегодня сражаются на фронте, бьются за то, чтобы провести границу между нами и ими. Любая попытка сократить культурную дистанцию так или иначе работает на Россию. Любая попытка увеличить – защищает от растворения и поглощения. У кого-то будет соблазн сказать, что от поглощения защищает не культура, а армия – и он будет прав. Но в том и особенность, что от идентичности людей среди прочего будет зависеть то, пойдут ли они в военкоматы, когда придет время.