В России нет борьбы двух лагерей, за которой можно наблюдать издали
Сохранять аполитичность можно лишь в том случае, если ты игнорируешь реальность
В Крыму нельзя быть вне политики. До аннексии можно было. «Пусть там они между собой дерутся, а мы в сторонке постоим и понаблюдаем». Крымская стабильность обеспечивалась маятниковостью украинской политики. Пока Киев колебался между западом и востоком – отсутствие перемен было гарантировано.
Крымский избиратель делился на три группы. Те, кто хотел больше России, те, кто хотел больше Украины, и те, кто не хотел перемен. И голосовал Крым за это самое отсутствие перемен, за пресловутую «стабильность», которую ему во все времена обещали «януковичи» разных лет. Это были обещания сохранить флот, сохранить язык, сохранить мир. Ничего не менять. Политический формалин. Двадцать лет кряду.
Неслучайно против этого статус-кво протестовали на полуострове как проукраинские, так и искренние пророссийские крымчане. И одним, и вторым было тесно в этом заповеднике имитационной просоветскости. И не случайно после победы Януковича его ставленники на полуострове расправлялись с теми, кто упрекал их в недостаточной «пророссийскости».
Но для всех остальных зонтик украинской «многовекторности» и «конкуренции» был поводом сосредоточиться на быте. Эта внеполитичность закончилась после марта 2014-го.
Потому что в России нет никакой борьбы двух лагерей, за которой можно наблюдать издали – с безопасного расстояния. И в которой можно участвовать раз в четыре года – на избирательных участках. Власть очень хочет представить себя в сопоставимых оппоненту размерах – и снимает все новые сериалы, в которых «темные силы» и «злобно гнетут». Но это лукавство: есть лишь власть, и если кто-то ее победит, то это будет она сама.
А сейчас все монолитно. Есть власть и все то небольшое, что вне ее. И либо ты сам власть, либо ты на противоположной стороне, защищаешь пространство своего маленького независимого «я».
Ирония в том, что само желание сохранить эту небольшую персональную самостоятельность вызывает у вертикали подозрение. Срабатывает логика военного времени – шагание не в ногу уже сомнительно и потенциально чревато. Лучше пресечь.
Это особенно чувствительно для Крыма. Где многие, разбалованные украинской реальностью, выбрали для себя персональную позицию «неприсоединения». Пытаясь – как послевоенная Финляндия – дружить со всеми, не сближаясь ни с кем. Уйти в пространство малых дел, сосредоточившись на том, что рядом и под рукой. Ограничившись повседневным и самую малость – общественным.
Они по старинке пытаются так делать, не понимая, что это уже невозможно. Потому что раньше они пытались сохранить свою отстраненность, чтобы не играть по чужим правилам. Но сегодня сама позиция «заниматься малым, не замечая контекст» – это уже игра по чужим правилам.
Потому что сохранять аполитичность можно лишь в том случае, если ты игнорируешь реальность. Не замечаешь то, что происходит вокруг. Не обращаешь внимания на судьбу тех, кто выходит на те же одиночные пикеты.
Либо ты их не замечаешь – и это бросает тебя в объятия вертикали, задача которой в том, чтобы «особое мнение» не замечали. Либо замечаешь – и тоже оказываешься в роли подозрительного и подозреваемого.
Можно было оставаться в стороне, когда вокруг бьются гиганты, а ты следишь, чтобы на тебя не наступили. Но не тогда, когда ты оказался в реальности, где есть одна всепоглощающая матрица и немногие, кто живут ей наперекор. И твой лагерь «неприсоединившихся» может оказаться больше, чем их. И ты уже не меньшинство, имеющее право на «отстаньте». Ты уже сам большинство. И вопрос лишь в том, готов ты это замечать или нет.
Моральный выбор – он не в какой-то конкретный момент времени. Он повседневный. Его можно не делать лишь из интеллектуальной лени или моральной толстокожести.
И набор ключевых вопросов, в общем-то, прост. Что для меня свобода? Как я отношусь к войне? Что важнее – государство или человек? И это решение не про баррикады. Это решение о самом себе.
Иначе потом придется вновь выдавливать из себя хрестоматийное «я не знал» и прятать глаза.