Письма из Луганска. Те, кто хочет другого будущего своим детям, учат их украинскому языку

Спецпроект «Главкома» «Письма из Луганска». Наша читательница все годы войны живет в оккупированном Луганске. Она рассказывает о жизни по ту сторону линией фронта: о том, как все начиналось, чем закончилось и можно ли еще что-то изменить...

Тынянов, Симонов, Шевченко, Чехов, Мопассан, Леся Украинка.

Их было множество – волнительных и вкусно пахнущих книг из моего детства. С трепетом собираемых всей семьёй, все прочитанные и перечитанные множество раз. Ними менялись, обсуждали прочитанное за семейным столом. Богатство семьи средней руки – книги. Признак интеллигентности и советской роскоши наравне с хрусталем и красивыми гардинами.

Никто не выяснял, кто кого любит больше, верен кому или кого чувствует «своим». В семье читали на двух языках, понимали их одинаково хорошо и не делили на «своих» и «чужих», хоть и говорили только на русском.

«Ты вообще кто?» или «За кого ты?» я часто слышу эти вопросы последние шесть лет. В семье никогда не выясняли, кто мы. Отец, будто бы, русский, а мама – украинка. Но они оба не были уверены в этом, потому что это было всего лишь пресловутым пунктом биографии, не значащим ничего в нашей семье. Я так и отвечала, если кто-то спрашивал – каждый раз по-разному, потому что сами ради путались в этом.

Пришвин, Сенкевич, Загребельный и тот старый томик Кобзаря. Как члены моей семьи, как картинки из детства, как фотографии в альбоме, где каждый кадр ассоциируется с абсолютным счастьем.

«Честно говоря, я не знаю, кто я, – ответила я подруге-россиянке, – это никогда не имело значения». И это чистая правда, потому что это было неважно ни в школе, ни по месту работы, ни в отношениях с друзьями. Я больше чем уверена, почти каждый в моем классе не сказал бы иначе, потому что национальность никогда здесь не имела значения. И никто не думал об ущемлениях или притеснениях ни тогда, когда в киосках продавали открытки «З Новим роком!», ни когда мы начали учить украинский язык заново, чтобы поступить в вузы или сдать выпускные тесты. Перемены воспринимали необходимостью, требованиями новой жизни, шагом вперёд, и мы не обсуждали их.

И только в 2014-м встал вопрос о том, что все это время русский язык ущемлялся, о чем мы даже не думали. А попробуйте спросить у человека, против ли он любых ущемлений себя в правах, и он ответит, что против, даже если до этого не считал, что его в чем-то ущемляют.

Приятельница только после трех лет знакомства созналась, что все шесть лет знакомства занимается с детьми украинским языком. Ей за это платят деньгами, продуктами и услугами те родители, кто хочет дать шанс своим детям на другое будущее. «Когда в нашем классе голосовали за внеклассные часы украинского, весь класс проголосовал за то, чтобы его оставить», – рассказывает мне подруга.

Раз в неделю, только устно, без записей. Такая дань лояльности враждующей стране. Всем понятно, что в таком необязательном режиме никто ничего не выучит и вряд ли с этим багажом знаний сможет куда-то поступить. Потерянное поколение детей, для кого украинский язык равен китайской грамоте.

То время, когда Шолохов и Старицкий стояли рядом, давно прошло. В моем доме эти книги по-прежнему стоят по соседству, только, один момент, эта широта взглядов стала иметь здесь свою уголовную статью.