Путь внутрь

О покойнике принято говорить либо хорошо, либо ничего. Об имениннике — только хорошо.

На днях отечественная журналистика отметила очередной день рождения. По случаю формального праздника официальные лица одарили нас щедрой порцией формальной лести. От нарочито горячих здравиц веяло зябкой прохладой заупокойщины. Немудрено: многие из сильных мира сего искренно считают именинницу усопшей.

Один политик в частной беседе разделил отечественные медиа на три (как он сам выразился) кластера — ручные, пустые и неопасные. Подумав, предложил уточненную классификацию — мертвые, недоношенные и полуживые. Погорячился? Думаю, да. Именинником украинский журнализм себя чувствовать, наверное, не может. Болен ли он? Безусловно. В чем отчасти повинен хворающий: разгул всевозможных «эпидемий» и разруха в системе «здравоохранения» не избавляют от необходимости предохраняться и мыть руки.

Но возможность летального исхода даже не обсуждается: журналистика бессмертна. Открытым остается вопрос о том, какой будет отечественная медиасфера, когда одни СМИ выйдут из искусственной комы, другие выберутся из состояния клинической смерти, третьи пробудятся от летаргического сна. Когда тихо отойдут некоторые обессилевшие старички, окрепнут вчерашние младенцы и раскроют глаза новорожденные.

С абсолютной уверенностью можно прогнозировать только две вещи. Журналистика будет. И журналистика будет иной. Настало время констатировать: журналистика прошлого, пробивавшаяся сквозь твердь обломков империи, отцвела. Журналистика будущего еще только пустила ростки.

Кризис отечественных медиа, по мнению большинства наблюдателей, сегодня связывают с тремя причинами.

Первая: отсутствие средств. За два с лишком десятилетия медиарынок так и не стал полноценным рынком, а медиабизнес — адекватным бизнесом. Медиасфера, по большому счету, так и не дождалась прихода профильных инвесторов. А непрофильные относятся к изданиям и каналам либо как к дорогой игрушке (статусной вещи), либо как к инструменту политического влияния, либо как к PR-департаменту многофункционального холдинга. Существовали редкие исключения, лишь подтверждавшие правило. Большинство медиамонстров, непосвященному обывателю кажущиеся символами могущества и успешности, чудовищно убыточны. Бесконечные бизнес-конфликты и непрекращающиеся выборы породили стойкий спрос на пресловутую «джинсу». Перманентные теневые вливания, с одной стороны, «разогревали» квазирынок, с другой — убивали зачатки нормальной медиаэкономики. Попутно уничтожая казавшийся естественным запрос на объективность и профессионализм.

Автору этих строк трудно полноценно судить о компетентности украинского медиаменеджмента. Могу опираться лишь на собственные впечатления от общения с коллегами. Насколько можно судить, успеха на этом поприще добивается, в первую очередь, тот, кто ловко «осваивает» бюджет и старательно избавляет собственника от головной боли. Готовность минимизировать затраты ценится нынче куда выше умения умножить доходы.

В большинстве стран знатоки пытаются более или менее успешно адаптировать систему массовой информации и коммуникации к новым условиям и вызовам. В Украине этого не происходит еще и потому, что назвать это системой язык не поворачивается.

Глобальный экономический кризис, трансформации рынка рекламы (отчасти объективные, отчасти искусственные) и бурное развитие Интернета (сделавшее подавляющую часть контента не только доступным, но и бесплатным) превратили тонкие ручейки доходов в стремительно мелеющее, заиленное, мутное озерцо. Сегодня в этой сфере заработать невероятно трудно, можно только «отработать».

Идущие на компромисс теряют лицо и творческую перспективу. Не идущие — кадры и шансы на выживание.

Причина вторая: медиа теряют свой статус важнейшего (долгое время — эксклюзивного) механизма информирования. Случись что, любой, имеющий доступ к Интернету, получит качественное видео с десятка ракурсов раньше, чем туда домчится самая стремительная съемочная группа. «Твиттер» все чаще делает новость доступной прежде, чем ее должным образом «оформит» самый квалифицированный сотрудник самого организованного агентства новостей. «Фейсбук» анонсирует практически любое событие оперативнее самого оперативного онлайн-СМИ. Не говорю уже о телевидении. Газеты, некогда монопольный источник распространения новостей, в безумном мире ежеминутного ньюза все больше напоминают «этажерку» братьев Райт на фоне сверхзвуковых истребителей. Наружная реклама эффективнее справляется с ролью коллективного пропагандиста, социальные сети — с функциями коллективного организатора.

Новые возможности должны подстегивать профессиональную медиасферу, но на практике часто служат демотивационным фактором. Ответом на вызовы научно-технического прогресса стало не стремление быть оригинальнее, интереснее, умнее, быть иным, а неестественное падение планки требований к себе. Как со стороны отдельных персонажей (включая знаковых), так и со стороны медиа.

Причина третья и, возможно, главная. Внутренний кризис. И здесь речь пойдет не столько о журналистике, сколько о журналистах.

Журналистика — удивительный, в своем роде исключительный, род занятий. Мое мнение, безусловно, грешит предвзятостью. Но, по-моему, это — тот самый редкий случай, когда субъективность позволяет точнее оценить объективное положение вещей. К стыду своему не вспомню, кому именно из великих писателей принадлежит приведенное ниже откровение, но за точность воспроизведения мыслей ручаюсь. Некто из магистров слова рассказывал, что своей привязанностью к живописи он обязан случайным попаданием на выставку работ импрессионистов. Вспышка эмоций мастеров кисти вызывала такую же вспышку эмоций мастера пера. Пробудила его живой интерес к изобразительному искусству. Нет, он не стал «фаном» отображателей подвижности мира, его эталоном оказались статичные классицисты Рафаэль и Пуссен, но путь к холодной точности линий проходил через горячечную размытость Ренуара и Моне. При этом писатель признавался: оставаясь невозмутимым классицистом в изложении, он стал порывистым импрессионистом в замыслах. И благодаря этому полюбил свою работу еще больше.

Я люблю журналистику. И не потому, что в ней работаю. Скорее, наоборот. Я ее не предал, потому что люблю.

Люблю за ее неповторимость. Журналистика — нечто среднее между искусством и ремесленничеством, войной и спортом, наукой и алхимией.

Мы воспитывались в традициях, которые сегодня отвергнуты одними и неизвестны другим. Мы знали, что журналист не имеет шанса подняться до уровня истинного творца, и верили, что он не имеет права опуститься до уровня банального мастерового. Что от настоящего журналиста требуется умение быть скрупулезно точным в изложении фактов, исключительно аккуратным в подборе формулировок и предельно осторожным в оценках. И, одновременно, способность оперировать философскими терминами и мыслить абстрактными категориями. «Ты должен писать заметку так, чтобы при необходимости ее можно было бы ужать до одного предложения. А при желании — развернуть в рассказ», — учили меня в отделе информации в самом начале пути. «Твоя корреспонденция должна быть понятной, чтобы ее смысл уразумел даже несведущий. И в ней обязан присутствовать стиль, дабы ее оценил искушенный. Твой текст должен быть в равной степени интересным и доступным», — продолжали мое образование, когда из разряда «медиабурсаков» я перешел в категорию «медиалицеистов».

Я очень хочу ошибаться, но подобные установки, как правило, отсутствуют как в лекциях уважаемых преподавателей великого множества профильных факультетов, так в инструктаже не менее уважаемых редакторов множества медиаструктур.

Меня могут считать безнадежным аналоговым устройством в мире всепобеждающих цифровых технологий. Но моя убежденность в сказанном ниже зиждется на вере, без которой невозможен успех любого дела. На вере журналистики. И на опыте. Опыте старомодного дискового телефона, который работает даже тогда, когда отключают электричество и виснут «трубки».

Журналистика останется главным инструментом общения государства и человека, общества и гражданина. Научно-технический прогресс эту функцию скорректировал, но не ликвидировал, как кое-кто ошибочно полагает. Развитие новых технологий и, в первую очередь, интернета, изменяет журналистику, но не отменяет ее. Один мой коллега справедливо заметил: если не будет журналистов и журналистики, то социальные сети превратятся в грандиозный буфер обмена фотографиями домашних питомцев и образчиками home video.

Журналист был, есть и будет основой журналистики. Медиасфера способна заработать за счет удачного выбранного формата. Журналистика способна будет жить только за счет мастерства журналиста. А медиасфера без журналистики обречена. Вкусы потребителя меняются. Спрос на трезвую мысль и точное слово будут всегда. Так устроен мир. Древняя формула «спрос рождает потребление», к счастью, к журналистике не применима. Она применима к медиарынку, но не стоит отождествлять медиа и журналистику, как не стоит отождествлять медиапотребителя с читателем, зрителем и слушателем.

Когда-то меня дьявол занес на конференцию, где умный лектор (ссылаясь на мировые исследования и собственные ощущения) рассказывал о «клиповом сознании» современного медиапотребителя и его неготовности воспринимать длинные тексты и сложные обороты. Вечером того же дня наблюдал, как он с увлечением поглощал длинный и оборотистый текст, напечатанный в нашем еженедельнике. В тот момент он не был потребителем. Он был читателем. Возможно, сам того не осознавая.

Журналистика обязана оставаться умной. По крайне мере, некоторая ее часть. На эту журналистику никогда не будет общенационального спроса, но ее реципиент невероятно ценен. Он влияет на процессы. Или не влияет, если мы плохо исполняем свою работу. Медиа должны взвалить на свои нервно опущенные плечи часть вины за то, что нынешние отечественные элиты не вполне соответствуют своему названию. Их мозги слишком скудно подкармливают. Журналистика — это, помимо всего прочего, миссия. Готовность ставить под сомнение то, что вызывает сомнение. Ставить вопрос там, где отсутствие поиска ответа грозит бедой. Журналист не должен предлагать готовое решение. Он обязан напрягать мозги тех, от кого зависит выработка и принятие этих решений. Иначе он даром ест свой хлеб. И то, что этот хлеб нелегкий и не всегда белый, ничего не меняет.

Журналист несет ответственность за то, что в стране дефицит ответственных поступков. Его работа сложна. Он должен не только искать болевые места. Описывая их, он должен искать болевые точки тех, кто его прочитает, увидит и услышит. Чтобы читатель после ознакомления с текстом, репортажем или сюжетом ощутил острую, непрехощодящую потребность сдать кровь для больного ребенка. Не давать взятку. Выйти на баррикаду… Этому невозможно научить. Но этому необходимо учиться. Столько, сколько работаешь. Ленивый или неспособный уйдет сам. В бизнес (в том числе в медиабизнес), в PR, в политику. В продавцы или водители такси. Говорю об этом без осуждения или сожаления. В современной журналистике переизбыток тех, кто попал в нее случайно и работает в ней по инерции. И дефицит тех, кто журналистике необходим.

Не так давно меня в метро дернул за рукав мужчина, который произнес странную фразу: «Я в своей жизни плакал дважды. Когда умерла моя мама, и когда я читал вашу статью. Я стал другим, хотите — верьте, хотите —нет…». Он сбивчиво цитировал текст, который я не помнил. Не знаю, стоит ли жить ради этого. Но ради этого явно стоит трудиться. И стоит искать тех, кто ради этого готов приходить в профессию. Которая перестала быть престижной. Но не перестала быть важной. Потому что чистую журналистику невозможно заменить «голым» Интернетом… При входе на сайт вас часто просят набрать некоторое количество знаков, чтобы убедиться, что вы не робот… В онлайне переизбыток «роботов». В журналистике дефицит людей.

Легенда советской журналистики Евгений Рубин когда-то говорил, что статья живет один день, журналист жив, пока пишет, а знаменитым его способна сделать разве что преждевременная смерть.

Думаю, сегодня его тезис поставил бы под сомнение любой маркетолог. Нынче реклама способна сделать знаменитым любого. Известным журналиста порою делает случай. Популярным — формат. Авторитетным — добросовестное отношение к делу. Влиятельным — готовность общества верить сказанному. Нам не верят? В этом и наша вина. Низкий спрос на честную журналистику отчасти связан с вялым предложением.

Сегодня много известных, достаточно популярных. Мало авторитетных, и почти нет влиятельных.

А что касается знаменитости и «форматности»… Саша Кривенко, Тарас Процюк и Миша Коломиец ушли из жизни рано. Они были авторитетными и влиятельными при жизни. Преждевременная смерть не сделала их знаменитыми. Она сделала неприкаянными тех, кто лишился примеров для подражания. Она оставила ученикам учение, но лишила учителей.

Каждый из них (очень разных, но по-своему неповторимых) был классическим примером «неформатности», которая так долго оставалась двигателем журналистики и которая сегодня — приговор в мире медиапроектов. Они не были ангелами, но были подвижниками. Они были миссионерами, но посмеялись бы, если бы кто-то им об этом сказал. И уж точно они не были сотрудниками медиасферы. Они были журналистами.

«Я немного сумасшедший», — признался как-то Кривенко. Смеясь, я рассказал ему тогда, что один мой однополчанин, недоученный филолог и практикующий философ, утверждал: «Только непосвященные могут отождествлять помешательство и сумасшествие. Помешательство — это когда толпа подчиняется взмаху руки одиночки, в правоте которого не всегда убеждена. Сумасшествие — это когда убежденный в своей правоте одиночка рискует идти против толпы».

Трудно призывать быть сумасшедшим. Но точно не хочется жить в мире помешанным.