«Тяжелее было… При Мазепе»

Один день «Антимайдана». Футбол с «Беркутом», бег в мешках, бывают выступления политиков — но это только по будням и называется работой. Воскресенья называются выходными

Человек в камуфляже лупит дубиной милиционера в шлеме. Толпа стаскивает шлем с «беркутовца», тот загораживается руками. Несколько людей с закрытыми лицами синхронно направляют баллончики со слезоточивым газом в лица милиционеров. Мужчина, обернутый в украинский флаг, стоит между спецназом и протестующими и пытается успокоить нападающих, но сам падает, и другие люди с украинскими флагами лупят его по голове.

Свесившись с крыши милицейского автобуса, девушка с длинными волосами большим камнем бьет стекла… Люди в черных масках синхронно выбрасывают вперед руки с дубинками: раз, раз — слышен свист воздуха и рев толпы. Смонтировано видео топорно, некоторые кадры повторяются, но это скоро перестаешь замечать: слишком хочется, чтобы все это поскорее закончилось. Я ерзаю, но мужчины вокруг спокойны. «Сейчас, сейчас «коктейль Молотова» полетит!» — со злостью подгоняет один из смотрящих, и ясно, что он пересматривает ролик в десятый раз.

Понедельник. Мы сидим в Мариинском парке, в палаточном городке «Площадь единения». Правда, никто в Киеве не называет его так. «Лагерь «титушек», «Антимайдан», «база провокаторов»…

Я провожу в лагере антимайдановцев два дня.

Всего в лагере 33 большие армейские палатки, в каждой — 30—60 человек. Я остаюсь в палатке под названием «Севастопольская», здесь 50 человек. Сплошные бревенчатые нары, закрытые одеялами, две печки — «дуйки», стол, где женщины (здесь их пятеро) готовят еду. Генератор — один на лагерь — дает слабый свет.

Снаружи, из-за полога палатки, доносится «Батяня-комбат», и, махнув рукой туда, я спрашиваю севастопольского моряка Сашу, что это? Расслабленно сидящий на нарах, Саша вдруг распрямляется:

— Это — бессрочная мирная акция в поддержку президента Виктора Януковича! — выпаливает он. — А, ты про музыку? — он снова сникает. — Да «Любэ» это, целый день крутят…

Типична история Артура, жителя севастопольской палатки. Работал охранником. Позвали в Киев — «ну как бы на работу». Поехал, познакомился со всеми, понравилось. Послушал, что говорят на сцене: «Все то же самое, просто тут в одну сторону, там в другую. Логично? Просто трактуют факты, которые человек видит. Я и сам видел, а тут мне это разъяснили — еще лучше стало». Так Артур и остался еще на все время работы городка и теперь тоже готов идти воевать.

На Майдан Артур, по его словам, не пошел бы никогда: «Мне это как бы даже не интересно. Я думаю, это просто тупой народ. Прибить пару ментов — это законом капельку наказуемо. Они стоят, потому что у ментов много видео накопилось, фото. Пока они стоят, их не трогают, а когда уйдут — тут им уже пару статей можно приписать, а это же срок!»

Как говорят антимайдановцы про майдан: «Там 15 процентов за деньги — остальные идейные. Мы за свою идею — они за свою». Видимо, у них тоже как-то так.

* * *

Развлечений в лагере в Мариинском парке немного. Можно сыграть в футбол с «Беркутом» (только он выиграет), можно устроить бег в мешках. Еще бывают выступления политиков, но это только по будням и называется работой. Воскресенья называются выходными, и это значит, что можно не выходить из палаток.

Зато в понедельник в лагере антимайдановцев конкурс на лучшую палатку. По этому случаю у входа приклеили стенгазету с фотографиями из жизни палатки, окна красиво украсили значками Партии регионов, а за кухонным столом прикрепили чучела мальчика и девочки в партийных шарфах и футболках. Партийная символика здесь вообще везде, хотя в партии состоят не все.

— Тяжелые в Украине времена. Но не верю, что мы расколемся. Тяжелее было: и при Дорошенко, и при Мазепе… Пролетит эта война — будем вспоминать как шутку, — говорит казак Федор Константинович. — Все равно народ у нас един.

— Никогда не думал, что застану эту, как ее, революцию. Еще детям рассказывать буду, прикиньте, пацаны? — радуется охранник Серега.

— Да просто, бля, достала такая жизнь, — вздыхает моряк Вован.

Пакет законов от 16 января в лагере одобряют, кредит России и поведение Путина — тоже. Больше всего боятся даже не того, что уйдет Янукович («Вор, говоришь? А кто не вор?»), а что придут националисты: «Зря наши деды фашистов, что ли, били?»

На рассказ о похищенных и избитых руководителях «Автомайдана» Игоре Луценко и Дмитрии Булатове мне намекают, что всех пропавших находят очень вовремя, как раз перед еженедельными вече.

Про избитого и раздетого «Беркутом» Михаила Гаврилюка — что его раздели и избили на Майдане свои, а потом выбросили «Беркуту». В похищения людей не верят. Про сожженные машины слышали — только считают, что это машины сторонников Януковича.

Саша видел на Майдане арабские лица: «Все знают, что там сирийские наемники воюют». Артур слышал про чеченских боевиков, но на мою шутку про гастарбайтеров из Узбекистана согласился, что это могли быть узбеки. Дядя Ваня доподлинно знает, что команды боевикам на Грушевского отдают на английском (английский он, правда, не знает) и что у украинских националистов есть лагеря подготовки боевиков в Литве. (Зато на Майдане каждый второй говорит про российский спецназ и тайные отряды ФСБ.)

Я рассказываю про своего коллегу, которому в лицо прилетела светошумовая граната, других пострадавших журналистов, про погибших оппозиционеров — и слышу бесконечные истории про убитых из севастопольского «Беркута», про горящий от «коктейлей Молотова» спецназ…

Пропаганда работает так, что когда позже я спрашиваю сотрудника «Беркута», что он думает о людях по ту сторону баррикад, он с ходу срывается на крик: «Они нас убивают! Это не люди! Не называй их людьми!»

…Вечер, мы греемся у костра перед севастопольской палаткой, и дядя Ваня почти шепотом начинает рассказывать, что в лагере «Площади единения» тоже есть пропавшие. Что люди знают: их отвозят в КМДА (Киевскую горадминистрацию, захваченную оппозиционерами), где пытают в подвалах и держат там, как в тюрьме. Тому, что среди сторонников Майдана уже 36 пропавших, дядя Ваня не верит, зато слышал, что в одном из университетских общежитий пропали 50 студентов: их якобы забрали на Майдан как живой щит.

Той же ночью я прихожу в КМДА и прошу показать мне подвалы, где пытают «титушек». Охранник в камуфляже, бронежилете, черной маске и нашивках УНА-УНСО долго ржет, после чего ведет меня мимо двух постов вниз. Узкий темный коридор делится на несколько комнат. В них повисает влажное тепло из подвала, охранник стягивает маску, открывая совсем юное, почти детское лицо. По батареям развешаны мокрые носки, на полу, завернувшись в одеяла, спят другие охранники, по виду — его ровесники и, не просыпаясь, ворочаются, когда вспыхивает свет.

* * *

Поздний вечер, мы сидим в палатке.

— Ты на Майдане была? — вдруг спрашивает Игорь, в мирной жизни он слесарь. — И как там? Можно как у нас: посидеть, поговорить? И вообще?

Я достаю планшет и показываю снятые на Майдане фото: спящие на земле люди, армейские палатки, расписанные под гжель каски, закопченные от костра лица, два веселых парня в бронежилетах и с маленькой собачкой на руках…

Антимайдановцы впиваются в экран со смесью недоверия и восторга. Они словно не верят, что у противников нет клыков и песьих голов. Но им хочется в это верить.

— А мы однажды в баню на метро ехали, — вдруг говорит Игорь. — От нас костром пахнет, так одна девушка и говорит: «Ой, хлопчики идють з Майдану!»

— А ты че?

— А я че? Я промолчал…

* * *

На прозвище «титушки» в городке антимайдановцев обижаются: «Титушка» — это провокатор. Молодые, крепкие, в спортивной одежде — из всех обитателей севастопольской палатки под описание «титушки» больше всего подхожу я. В лагере провокациями не занимаются. Как-то раз я видела, как, стоя у забора палаточного городка, пара оппозиционеров пыталась убедить антимайдановцев перелезть к ним, просто поговорить. Один из жителей лагеря завис над забором, перекинув левую ногу, — да так и не решился ступить на опасную землю, спрыгнул назад.

Зато в ответ на травлю «титушками» здесь придумали свое прозвище: «три тушки» — собственно, три лидера оппозиции: Кличко, Яценюк и Тягнибок. Хуже всего относятся к «тушке» Кличко: наверное, потому, что раньше, в ипостаси боксера, очень любили.

* * *

Внешне лагерь выглядит мирным, но где-то за нарами свалены новые военные каски с привязанными к ним деревянными дубинами. Выглядит немного бутафорски, но, оказывается, раздается в тяжелый момент. Все в лагере знают свои роли в случае штурма или другой угрозы: кто-то охраняет забор, кто-то дежурит у входа, самые слабые выводят и прячут женщин…

В прошлый раз по тревоге поднимали ночью, когда была «попытка прорыва периметра» (видимо, приезжал «Автомайдан»). Тогда все закончилось мирно. Только пожилой казак Федор Константинович расстроился: дома он все-таки хорунжий, атаман сотни. А здесь его прятали вместе с женщинами. Как говорит Игорь, Федор Константинович почти плакал.

* * *

В телефонах пацанов с «Антимайдана» — те же фотографии на фоне баррикад, как у их противников. Только со стороны «Беркута». Во время боев на улице Грушевского на передовую их не пускали, но использовали на подхвате: подавать вооружение, утеплять палатки…

Сергей и Игорь долго не соглашаются провести меня к баррикадам. «Беркута» они не боятся, боятся своего начальства. Выход за пределы городка здесь не приветствуется, и были случаи, когда после похода на Майдан «чисто посмотреть» обратно в лагерь антимайдановцев пускать не хотели.

— Только в штабе не говори, — наконец решаются они.

Мы выходим из палатки. «Любэ» закончилось, и уже третий час играют военные песни. Я морщусь, в десятый раз слыша «Катюшу».

— А мне нравится, — отчитывает меня Сергей. — Надо помнить, что мы родились в великой стране, которая победила фашизм.

Сразу за «Антимайданом» с высокого холма видно Днепр, мосты, широко распахную долину…

— Здесь по холмику майдановцы лезли, — комментирует Игорь, — но мы их разбили!

На смотровой площадке свалены металлические щиты. Дальше вокруг костров греется «Беркут». От ветра перед кострами положили набок красные зонтики с надписью «Сoca-Cola», вокруг обложили дровами. Остальные спят прямо в автобусах. Стекла глухо тонированы, но через дыру в защитной пленке видно прижатую к стеклу, растекшуюся по нему щеку…

— Ребят, да мы за вас! Мы за вас тут стоим! — вдруг начинает кричать Сережа, забыв, что это «Беркут» стоит за него. Игорь отводит глаза: кажется, ему тоже неловко.

* * *

Ниже — лестница на Грушевского, там пусто, на газонах жжет костры «Беркут». Кто-то сторожит баррикады, кто-то режет колбасу, милиционер колотит по железной бочке, пробивая в ней дыры. Я уже знаю, что в таких бочках разжигают костер — знаю, потому что по другую сторону баррикад делают точно так же.

С каждой ступенькой Сергей мрачнеет. На середине лестницы он прячет под куртку бейдж «Антимайдана», затем надвигает на глаза шапку, потом переходит с лестницы в сторону, на газон, и, наконец, исчезает между милиционерами. Я заглядываю за забор, на землю защитников Майдана. Между баррикадами видно костер, поленницу дров и горстку греющихся вокруг разношерстно одетых людей (кажется, я уже начала привыкать к форме). Мне кажется, все они смотрят прямо на меня. Что все они меня ненавидят. И оттого, что я была с ними и многие меня помнят, ненавидят еще сильнее. Наверное, Игорю и Сергею кажется так же.

Отсюда баррикада выглядит черной. Привычных на Майдане мешков со снегом не видно, перед ними свалены целые пока покрышки, бок сгоревшего милицейского автобуса, огромный короб из гофрированного железа — видно, это было стеной. На зданиях черные разводы гари, на снегу — пепел. Баррикады, блок-посты, позиционные бои — вся эта военная терминология кажется здесь не только уместной, но единственно возможной

— Яки дивчины у вас гарны, — расслабленно шутят с Игорем милиционеры. Они уже сколотили бревенчатые столы и скамьи, накололи тонкими щепами дрова, устроили походный, бивуачный, словно с картины Брюллова, быт…

Над укреплениями «Беркута» несется бодрая попса. Она играет целыми днями — видимо, чтобы заглушить звуки с Майдана, не дать оппозиции агитировать спецназ.

Я прощаюсь и говорю, что перейду отсюда прямо через баррикады, мне на Майдан. Милиционеры смотрят как на безумную: «З глузду съихала? Тебя камнями забьют», — и отправляют назад.

Возвращаемся. Моим провожатым звонят из лагеря. Слышно, как на них громко орут, требуя немедленно возвращаться: конкурс на лучшую палатку уже начался.

— Что я, к ним побегу? — зло бурчит Сережа, но все равно бежит.

Я возвращаюсь в Мариинский парк, внутренне выдыхая, когда лагерь оппозиции скрывается позади.

В палаточном городке, наконец, выключили музыку. Дымят полевые кухни, ласково матерится повариха, свешиваются с резных фонарей мусорные мешки. На фоне длинного ряда туалетных кабинок играют в футбол милиционеры, и у креста с иконой Богоматери идет «круглосуточный молебен против ИНН и электронных паспортов». Вокруг нет баррикад, людей в шлемах и масках, и я чувствую себя глубоко в тылу. Условный противник уже далеко, и в принципе не важно, кто он. Я иду к выходу из лагеря, издалека машу дяде Ване и вдруг думаю: может, вернуться? Говорят, в севастопольской палатке на ужин гречка. С большим куском докторской колбасы.