С Ивана Драча начался мой интерес к современной украинской литературе

И как-то раз, дело было во время «книжного голода» в СССР, я из денег, сэкономленных на обедах в школьной столовой, купил на книжном лотке «подарочный набор» к 8 марта – сборник ранних повестей достоевского, упакованный в целлофан вместе с «нагрузкой» – какой-то книжкой на украинском языке. Все это было перевязано розовой кондитерской ленточкой, а сама «нагрузка» была прикрыта открыткой. В то время это было обычной практикой – сплавлять «неликвид» при помощи «дефицита».

Придя домой, я это дело распаковал и прочел название «нагрузки» – Іван Драч. «Київське небо». Имя ничего не говорило, название было банальным из банальных, первое стихотворение – про партию. Я хотел выкинуть ее в мусорное ведро, но потом решил попытаться сдать в букинистический. И на всякий случай открыл со средины.

И прозрел. Я понял, что по-украински можно писать модернистскую городскую поэзию. Ничуть не менее близкую мне, чем любимый мной тогда Вознесенский или, скажем, Ахмадулина. Поэзию, в которой есть живое чувство, ощущение времени и формальные эксперименты. Поэзию, где затрагивание замалчиваемых страниц украинской и советской истории сочеталось с «планетарной сопричастностью», где «мамине рядно» органично сосуществовало с Мондрианом, Корбюзье и Пикассо «в штанах, замурзаних райдугою».

С Ивана Драча начался мой интерес к современной украинской литературе. Я перечитывал его и запоминал наизусть, я покупал все новые его книги, а потом – и книжки Павличка, Винграновского, Олийника. Сегодня я, наверное, читаю больше украинской литературы чем русской.

А еще тогда я даже нарисовал картинку – оммаж Драчу под сильным влиянием Олега Соколова, с которым в то время тесно общался. Сегодня эта детская работа вызывает смех.

Потом, в Киеве, я увидел Ивана Драча вживую. Я видел его много раз, на открытиях и приемах, но «нас не представили», и я так и не рассказал ему чем он для меня когда-то стал. А в последние годы уже не хотелось – я видел в его глазах бездонный конформизм. Из него выветрился шестидесятник. Он превратился в номенклатурного укрписа. А из его стихов ушла поэзия.

Но те его стихи я люблю до сих пор. Например, это. Из «архитектурного диптиха» актуальнее чем 40 лет назад.

Смертний вирок цигарці.

Очі дихають синню -

Густо сиплеться звідти

волошкова солона печаль.

Я ламаю асфальту

зволожену лінію,

Я шепочу печалі:

«Проклята, відчаль!»

Ось проспект мого Смутку,

вулиця імені Сорому.

Несмаку диктатура

зав'язала на серці вузла.

Зверхньо бридиться небо

з холодними зорями

Над рахітами цегли,

заліза і скла.

Вони плачуть з потворності,

б'ють дверима себе у груди.

Аж на кахлянім лобі

виступає холодний піт.

Вони з тої досади,

з кам'яної крутої огуди

Совість зодчих гризуть,

що спотворила ними світ.

Чи вам в душі ніколи

не сипався вечір,

Чи ви серцем не втямили

золоті логарифми зорі,

Що, завдавши сто ніг

на свої забур'янені плечі,

З жахом тікають од вас

незабудовані пустирі?!