Вся история «Великой отечественной» – сплошная попытка сокрытия гигантского преступления

К слову, памятник советскому воину освободителю - тоже вранье. Любой памятник. Любому воину. Хоть в Трептов-парке, хоть в Харькове, хоть Алеша. Они все сделаны по одному макету - взрослый широкоплечий мужчина, осознанный, надежный, настоящий защитник, солдат, отец, глава. Но армия освободительница была в значительной мере восемнадцатилетней. Да, да, Берлин брали мальчишки.

Ту армию, которая была до войны, великий усатый полководец потерял полностью в сорок первом, в окружениях и массовой, почти поголовной сдаче в плен. Что не добил тогда - добил в сорок втором. В Харьковских котлах и Мясном бору. Сибиряков - вот как раз тех самых взрослых усатых настоящих мужиков с плакатов - кинутых на затыкание дыр, положил подо Ржевом, Москвой и в Синявинских болотах. Те, кому повезло, дотянули до Сталинграда. К этому же времени по два-три круга сделали и раненные, возвращавшиеся из госпиталей.

А дальше – все.

Вспомните, например, почему во всяких там байках, шутках и рассказах типа «Товарищ Сталин, отпустите его домой, он нам не язык, а вам не солдат» узбеки фигурировали только в начале войны? А образ армии победительницы, армии, взявшей Берлин – уже исключительно русский?

Да потому что к тому моменту закончились все. И узбеки, и таджики, и сибиряки, и белорусские партизаны, и снайпера-чукчи. Все.

Средняя продолжительность жизни пехотинца – две недели. Командира роты – два месяца. Продолжительность жизни американского бомбардировщика – 13 вылетов. Советского, полагаю, меньше. Только начиная от командира батальона появлялся хоть какой-то шанс выжить.

Николай Никулин, который действительно прошел войну от начала до конца, сам же о себе и пишет, что он - редчайшее исключение. Что он был знаменитостью всей дивизии. Её талисманом. И что таких их, выживших с самого начала, было чуть ли не двое. Второй погиб незадолго до победы.

А он сам смог пережить войну только благодаря госпиталям, в которых провел одиннадцать месяцев. Четверть войны. Из-за чего нескольких мясорубок сумел избежать.

С госпиталем могло повезти – ну, два раза. Ну, три. А потом?

СССР, помимо ленд-лиза, спасло то, что война затянулась, и к моменту ее перелома начало подрастать новое поколение, которое можно было мобилизовывать и которое еще не вычистили на курских дугах.

Об этом пишут все, кто пережил. Об этом писал Астафьев. «Прокляты и убиты» – это про мальчишек. По памяти процитирую Семена Ария: «Я тогда был мальчишка. Вся армия была такая. Вся армия была – 18-19 лет».

Так что Берлин оспатый упырь брал уже во многой степени и детьми.

К тому моменту уже почти не было широкоплечих мужиков. Были малолетки. В основном – щуплые, недоросшие от недоедания в тылу.

И именно ими он делал себе подарок на первое мая. Именно их он положил то ли восемьдесят, то ли сто тысяч. Кто в этой стране своих детей когда считал-то.

И когда вы читаете «вернуться домой, обнять жену, поцеловать детей» - это вранье уже практически полностью. Очередная попытка сокрытия преступления. Большинство тех, кто мог обнять детей, к тому моменту уже сгнили под Волховом. А эти девственниками еще были, какие там семьи. Ну, в Германии уже не были, конечно, я думаю, что в этой волне изнасилований свою значительную роль сыграла как раз и эта безнаказанная возможность попробовать, но по-крайне мере ни о семье, ни о детях речи точно не шло.

К слову – вы это хотите повторить, скрепоносные? Положить еще миллион своих детей, которые не оставят вам внуков? В принципе… Ну, не буду. Дело ваше, конечно. Я никак не пойму только, почему вы меня-то русофобом называете. Я ж, в общем-то, только за. Ну, не буду, не буду.

А те, кто на фотографиях кажутся взрослыми – им же тоже лет по двадцать пять, на самом деле. Кантария с их Знаменем Победы – двадцать два года.

Они просто в двадцать стали стариками. Точнее – людьми без возраста.

Эта страна не может без фейка ни в чем. Вообще ни в чем. Даже в том, что сама делает главным. Даже в мелочах к её главному.

Вся её история «Великой отечественной» – одна сплошная попытка сокрытия одного гигантского преступления.

Вот, чему она действительно научилась в той войне – так это воевать детьми.

И воевала ими до самого распада. Через один только Афган прогнала шестьсот тысяч мальчишек.

Она и меня ребенком, не нюхавшим жизни, подыхать отправила.

Она и в восьмом, и в четырнадцатом отправляла.

Думаете, в сорок пятом, при усатом, было как-то по-другому?