Восточный синдром, или Непонимание ситуации на Донбассе

Я не ожидал, что пресс-конференция в «Главкоме» на тему временно перемещенных лиц с зоны АТО и Востока вообще вызовет такой резонанс. Но еще менее ожидал, что она вскроет радикальное непонимание складывающейся ситуации нашим обществом и, судя по некоторым сигналам, властями тоже.

Первая ошибка, которую можно было констатировать – это попытка наложения на поведение заурядных граждан оккупированных территорий «стокгольмского синдрома», или, как его еще называют, «синдрома заложников». Вкратце его суть состоит в том, что при длительном пребывании на ограниченном пространстве заложники начинают испытывать симпатию к своим захватчикам и частично или полностью разделять их мотивации и даже политические убеждения.

Похожее не является тождественным. Более того, попытка такой проекции – скрыть от самих себя гораздо менее приятную для патриотически настроенной части Украины о людях, номинально считающихся ее гражданами, но относящихся ко всему украинскому в лучшем случае брезгливо.

Ключевым, переломным моментом в «стокгольмском синдроме» является гуманизация отношений преступника и жертвы. Отчуждение, возникающее в результате первичного насилия, исчезает и перестает выполнять свою предохранительную, нравственную функцию. Мало кто знает, что «стокгольмский синдром» чаще всего проявляется именно в драматических семейных конфликтах, когда дело доходить до их юридической оценки или вмешательства третьих сил.

В ситуации с захваченными городами, поселками и селами Востока нельзя все списывать исключительно на маргинальное поведение опустившихся местных жителей, которые, конечно же, принимали самое активное, неплохо оплачиваемое участие в роли массовки, «живых щитов» на первом этапе оккупации. Гуманизация отношений жертвы и преступников там и не требовалась, потому что она существовала изначально. Однородная криминализированная среда, часть из которой исполняла роль обычных украинских граждан, а другая – политически озабоченных, на самом деле десятилетиями жила общими интересами, в которых главенствующую роль играло два фактора — массовая контрабанда всего и вся через границу, и участие в нелегальной добыче и перепродаже угля. Ну и трафик и производство наркотиков, это как в остальных регионах – самогоноварение.

«Они остались жить на уровне 80-х», – делился впечатлениями один из бойцов Нацгвардии, стоявших более месяца на блокпосту перед Славянском и первыми вошедших в город. «Их мир – черно-белый». Такой вот «Плезантвиль», добавлю от себя. И, разумеется, там есть определенная прослойка проукраински, патриотически настроенных людей, конфликтовавших с теми, кого сейчас принято называть «ватниками». Подчеркиваю, речь в обоих случаях идет о людях, не бравших в руки оружия.

Этот тип конфликта глобален и в принципе не устраняем никак. В классической триаде развития «этнос–народ–нация» на Востоке мы видим основную массу в состоянии этноса, живущую по своим родоплеменным законам местного населенного пункта, района, улицы, которая находится в системном конфликте с людьми, уже эволюционировавшими до состояния народа. Беда в том, что народ умеет красиво петь, плести веночки и читать «Кобзаря», а также ждать, когда их освободит кто-то извне. Нация же сама молча берет в руки что ни попадя, и гонит врага взашей. Разница эта практически незаметна, пока не настает время выбора – действовать или авось как-то пронесет.

Когда в начале месяца в миллионном Донецке несколько сотен (официально – две тысячи) негодяев на митинге торжественно пообещали миллионному городу судьбу Славянска, город в лучшем случае реагировал на это так, как Европа на оккупацию Крыма – «глубокой обеспокоенностью».

«Если дончане рассчитывают, что как-то прокатит, таруты их отмажут и они не станут в ближайшее время невыездными жителями подвалов и «живыми щитами», то они сильно ошибаются. Во столько раз, во сколько Донецк больше Славянска. Потом не говорите, что вас не предупреждали. И что вас снова не слышат», - обращался я к ним тогда. Некоторые читатели обиделись.

Сегодня они просто молчат. А завтра их просто может не стать. Такова цена «гуманизации отношений» с захватчиком, человечен – значит, слаб. Значит, бесполезен, неопасен, и вообще не нужен.

Но это Донецк. В общем-то, город богатый и тщеславный, мобила подороже и специфические туфли, и что Россия, что Киев - там было все едино. Бандиты, выбившиеся в бизнесмены и даже в олигархи, сформировали свою собственную, смешную, как на посторонний взгляд, но, тем не менее, работающую систему «социального договора». Этих в пособничестве интервентам подвела заурядная жадность и желание по-легкому срубить бабла, а если повезет, то выстроить собственные социальные лифты в какой-нибудь кремлевский кабинетик, да хоть в прихожую, лишь бы в России. Это меньше касается околодонецких городов-банд, потому что они изначально пали жертвами разборок с понаехавшими, даже не успев растопырить пальцы веером.

Луганщина – совершенно другая история, все мы слышали про крутых донецких, но никто не слышал про крутых луганских. А именно зависть, ревность и материальное убожество в сочетании с безграмотностью и порождают беспредел как единственно возможное конкурентоспособное поведение. Поэтому лояльность к сепаратистам там искренняя, это возможность кровавой мести всему миру и компенсация за свою неудавшуюся жизнь, которая чудесным способом получила шанс расцвести кровавым цветком на изумление всему миру.

Вот два такие очень схематично очерченные субэтноса, подавляющие новорожденный народ вокруг себя, и остервенело ненавидящие украинцев, превратившихся в политическую нацию, так, как фольклорные вампиры ненавидят солнечный свет. Работающих шахтеров это не особо касается, это вообще отдельная субкультура со своими традициями, мифами и иллюзиями, достаточно прагматичная. От земли, так сказать, куда уж больше, поэтому политические сказки им не особо интересны. Я веду речь о говорящих от имени шахтеров и малосвязно эксплуатирующих всю эту советскую нафталиновую терминологию.

И эти люди в виде гражданского населения, вынуждаемые бросить свои постсоветские пожитки и тикать куда подальше, государством и сердобольными украинцами размещаются среди сознательных и патриотически настроенных людей.

Ничего нового и специфически украинского в этой истории нет. Во всем мире есть иммигранты из зон боевых действий, старательные и трудолюбивые, принимающие быт, культуру, язык, правила поведения. Легко ассимилирующиеся среди доброжелательных людей, которые за это уважают их еще больше.

И есть бесполезная, глупая и опасная шпана обоих полов, которая и у себя дома даже воровать толком не умела, а на новом месте требует пособий побольше да условий получше. Хамит, работать не хочет, и весь мир, начиная с ООН, им по гроб жизни должен.

Добро пожаловать в Европу, теперь все это есть и у нас во всей красе. И при этом всем сентиментальные вопросы – как же нам наладить диалог с Востоком?

Да никак. Как вы налаживаете диалог с алкоголиком или наркоманом? Когда он трезвый или не упоротый. А когда это бывает? Когда он решает лечиться. То есть в любом случае диалог возможен на любом уровне – от бытового до политического – лишь с теми, у кого появляется в этом хоть малейшая потребность.

Анклавы, гетто, места компактного поселения – называйте как угодно, но критическая масса людей (а к осени она возрастет десятикратно) будет генерировать лишь ту систему взглядов, с которой она приехала, потому что это их идентичность, какой бы дебильной оная не выглядела в глазах других. Лучше бы им осваивать те села и городки, где по факту людей уже нет, одни дома, если уж нельзя постоить для них модульные поселения со всеми врезками и подключениями в ближайшую теплоцентраль и линию электропередач. А было бы лучше всего. Без подпитки в виде провоцирующих дискуссий пафос такого рода сдувается через месяц. Надо понимать и то, что с этими людьми непременно прибудет и агентура ФСБ, которая будет социальную напряженность и бытовые конфликты стимулировать. Нет другой конфликтующей стороны – нет скандалов, нет лайфньюсов, рашитудей и прочих информационных некрофилов и копрофагов.

Итак, вот типология кризисов, которые будут возникать в среде внутренне перемещенных лиц (так их правильнее называть).

1. Идеологический» конфликт локальных субэтносов – понаехавшие и местные.

2. Ценностный конфликт – перемещенные лица ментально находятся в советской системе координат 1980-х годов.

3. Конфликты на бытовой почве – различие бытовых привычек.

4. Межконфессиональный (на уровне патриархатов) конфликт, будет провоцироваться искусственно.

5. Субкультурный конфликт – различия в локальных криминальных субкультурах и «понятиях».

6. Психосексуальный конфликт – сексуальные домогательства, насилие, ревность, семейные ссоры и т. д.

Весь этот букет будет расцветать разными цветами в зависимости от той почвы, куда пересадят людей-семена. И не сомневайтесь, что приличные деньги будут выделяться вражеской стороной на его генерацию и развитие. Мы совершенно справедливо говорили, что никакой гражданской войны у нас нет. Так вот переселенцы – это как раз ее зерна. Благотворительность забудется очень быстро. И когда по естественным причинам она уменьшится или прекратится, мы тут все о себе и услышим.

И, кстати, в целом перемещенные лица по мере накопления и нерешаемости местных конфликтов будут пытаться эмигрировать в Европу. Ведь по их «ватному» мнению, именно Европа и США развязали эту войну и теперь обязаны им компенсировать затраты и убытки.

Нам вовсе не нужно всем сливаться в понятийном экстазе, таких стран и народов в природе не существует. Напротив, везде есть претензии разных групп друг к другу в рамках одной страны. Но ключевое слово при этом – «уживаться». Если выставлять изначально эту планку, то у обиженной стороны не будет повода чувствовать, что их принуждают к чему-то с их точки зрения непотребному. Может быть, их дети захотят с нами поговорить.