Идеологические пределы нового партийного строительства в Украине

Независимо от того, в каком ключе формируется новый политико-партийный проект в современной Украине – а ведь грядут «большие» местные выборы в октябре – события 2013-15 гг. налагают определенный отпечаток на плоскость организационного и идеологического планирования. Это вовсе не значит, что обойтись без призывов вернуть Крым и отвоевать силой оружия оккупированные районы Донецкой и Луганской областей – нельзя. Не следует считать, что украинское политическое поле ультимативно сузилось до нескольких вопросов, связанных с войной, идентичностью или внешней политикой. Кроме того, все эти три вопроса – никак не связаны с проблематикой местных выборов как таковых. Но при этом следует иметь в виду три обстоятельства.

Первое – все же, основными игроками на выборах неизбежно будут общенациональные партии (БПП, НФ, «Самопомощь», РП, «Батькивщина», «Свобода», вероятно, и пресловутый «О-Блок»), хотя их внутренняя консолидация вызывает сомнения.

Второе – чем ближе момент выборов, тем выше неприятная вероятность, что выборы будут проходить по действующему закону, который, надо сказать, более чем выгоден разнообразным сомнительным персонажам. Поскольку – стоит напомнить, что действующий закон (образца 2010 года) предполагает, что депутаты сельских районных в городах, районных, городских и областных советов избираются по смешанной системе. Нет, разумеется, хочется верить в то, что Петр Порошенко и Владимир Гройсман смогут сдвинуть гору и в комплексе внести изменения в Конституцию, и сменить закон. Но опыт проведения парламентских выборов по старому, политически коррумпированному закону пока свидетельствует о другом…

Третье – на прошлых выборах, если вспомнить, допускалось, более или менее, пространство для творчества. Вместе с тем, в политическую игру событиями и процессами последних двух лет введено три дополнительных параметра.

Первый – бюджетные полномочия местных общин значительно расширены парламентским решением. Иными словами, спекулировать на старом лозунге «Центр, отдай деньги в регион!» уже не получится.

Второй – в прошлом развитые местные организации ряда партий, таких как «ПР», КПУ, Сильной Украины, да и многих других – ныне фактически разрушены. Те же, кто смог перетечь в партии нового «мэйнстрима», вряд ли усилили их каким-то образом (сужу по опыту прошлых местных кампаний).

И третий – устойчивая партийная система ушла в прошлое, пусть и на некоторое время, а это означает, что не стоит опасаться вытаптывания электорального поля представителями политической «мегафауны»: дерзать не только можно, но и стоит.

А теперь – об идеологических ограничениях и творческих возможностях.

Во-первых, разумеется, тематика евразийской интеграции выпала из актуального идеологического поля если не навсегда, то на декады вперед. Похожая, хотя и не аналогичная судьба ждет, вероятно, и тематику русского языка. Впрочем, здесь следует определиться с мироощущением этнических русских, русофонов, билингвов и так далее. Этот вопрос – не исключено, что намеренно, запутан на протяжении многих десятилетий.

В прошлом значительная часть сторонников придания русскому языку государственного статуса – как впоследствии выяснилось – понимала под таким приданием нечто вроде языковой сегрегации, иными словами, возможность полной деукраинизации своего группового социума. На данный момент предполагается, что эта идея полностью воплощена на оккупированных Россией территориях, поэтому предмет для дискуссии в подобном ключе исчез с повестки дня. Прочие, как правило, определяют свою идентичность как часть украинской гражданской нации (подавляющее большинство), либо как этническое русское меньшинство (община), а это едва заметная группа.

Такое положение вещей связано с характером сложившегося в России политического режима, эволюционирующего от зрелого фашизма Италии Муссолини к раннему германскому национал-социализму.

Безусловно, такой режим на территории условной культурной метрополии не является привлекательным для абсолютного большинства украинских русофонов, независимо от формы их этнокультурной идентификации.

Более того, украинская русская идентичность находится в прямом конфликте с черносотенной идеологией современной Москвы и выстраивается как альтернатива ей. Этот процесс уже заметен, кстати говоря, в тех трансформациях, которые переживает рынок украинских СМИ и издательский бизнес: в Украину перемещается весь просвещенный русский и русскоязычный «контент» и немалый контингент.

Вырисовывается любопытная перспектива – похожую роль играли Нидерланды для абсолютистской Англии ранних Стюартов, гуситская, а затем реформистская Богемия для Польши и католической части Германии, и даже межвоенная Франция для гангстерских США 20-х-30-х гг.

Феномен – известный, а вот как он будет развиваться – пока сказать сложно: слишком уж высок уровень антагонизма.

Тем не менее, очевидно, что украинский язык окончательно утвердился в ядре государственной концепции, и попытки сдвинуть его с этой позиции теперь автоматически означают аборт политической силы на маргинес.

Менее рельефно, но также жестко монтируются в пространство допустимого европейский и атлантический вектор во внешней политике, неприятие советизма в экономике и какой-либо искусственной децентрализации в административно-территориальной сфере.

А вот сам тип рыночной модели, степень и алгоритм самоуправления, сроки и интенсивность интеграции в НАТО и ЕС, масштаб ведущейся в переучреждаемом революцией и внешней агрессией украинском государстве – регламент для общенациональной дискуссии.