Політичне обличчя Європи змінюється у нас на очах

Мовою оригіналу

Прошедшие в первой половине июня парламентские выборы в двух ключевых странах Европы дали во всех смыслах противоположные результаты для правивших политических сил. Одно объединило британские и французские выборы — неожиданность результата.

Досрочные неприятности

С момента объявления Терезой Мэй досрочных выборов до дня голосования прошло меньше двух месяцев: вся скоротечная кампания уложилась между 18 апреля и 8 июня. Но этого времени хватило, чтобы мощное преимущество консерваторов над соперниками улетучилось.

Затевалось-то всё для того, чтобы перед запуском процедуры выхода из Евросоюза правящая партия могла укрепить свои позиции в парламенте. Опросы показывали, что Консервативная партия может рассчитывать на солидную прибавку в добрую сотню мест. Ради этого имело смысл пойти на голосование на четыре года раньше срока.

В 2015 году консерваторы выборы выиграли, получив парламентское большинство в 330 мест. Это было хорошо, поскольку позволило монопольно сформировать правительство, но не густо. Теперь же они не только не выросли на ожидавшуюся сотню, но и снизили своё представительство до 318 мест, а это меньше, чем необходимые 326 для однопартийного Кабинета. Пришлось искать партнёров, которые нашлись в лице небольшой группы североирландских юнионистов.

Собственно, в результате никто, кроме этих североирландцев, которые неожиданно для себя получили возможность поучаствовать в правительстве, и не выиграл. Тереза Мэй своим решением ухудшила положение партии, и эта неудача навсегда вошла в её политическую биографию. Премьер, правда, наотрез отказалась идти в отставку в знак признания своей вины, но отношение к ней у британцев заметно испортилось.

Это стало особенно заметно после пожара в многоквартирном 24-этажном жилом доме Гренфелл-тауэр на западе Лондона ночью 14 июня, в котором погибли десятки людей. Главу правительства стали обвинять не только в пренебрежении к условиям жизни малоимущих, которые пострадали во время трагедии, но и в личной эмоциональной неполноценности. Тереза Мэй, посетив место пожара, поговорила со спасателями, но отказалась беседовать с людьми, потерявшими близких и жильё. Возмущение страны было огромным, тем более что и представители королевской семьи, и лидер лейбористов Джереми Корбин проявили максимальную эмпатию.

Лейбористов, кстати, несмотря опять-таки на неожиданную реанимацию партии, находившейся в глубочайшем кризисе после референдума за Brexit, тоже нельзя назвать победителями, хотя они и прибавили 29 мандатов по сравнению с прошлыми выборами, взяв 261 место. Корбин храбрился, что может сформировать правительственную коалицию с малыми партиями, но опять доведётся довольствоваться местом главной оппозиционной силы. Пошатнувшаяся было фактически двухпартийная система Британии восстановлена, но дышит так себе.

Что интересно, лишились парламентского представительства нацио­налисты из UKIP, с лёгкой руки которых и появилась идея референдума о выходе из ЕС, подхваченная Дэвидом Кэмероном, решившим, как позже Тереза Мэй, что консерваторы получат политические дивиденды, удачно завалив эту идею. Получили же полную политическую неопределённость, из оплота стабильности Британия в короткое время превратилась в страну с непонятным будущим и нестабильным настоящим, а консерваторов впереди может ждать то, к чему пришли французские социалисты.

Макрон вперёд, остальные назад

Сюрприз не только французской, а, пожалуй, всей европейской, а то и мировой политики Эммануэль Макрон, красиво и убедительно переигравший серьёзных и куда более опытных противников в президентской гонке, не успев обвыкнуться в кресле главы государства, сразу же оказался перед необходимостью решить сложнейшую задачу: обеспечить себе надёжную парламентскую поддержку. Иначе могла возникнуть ситуация так называемого сожительства, когда президент и премьер представляют разные политические силы, при этом реальное влияние перетекает из президентского кабинета в премьерский.

Основания для опасений, что на парламентских выборах удача покинет Макрона, были серьёзные. Движение «Вперёд!» существовало всего год и не имело проверенной и устоявшейся сети на местах, в отличие от давно окопавшихся в своих мажоритарных округах социалистов и республиканцев. Для участия в выборах движение перерегистрировали как партию «Вперёд, Республика!» всего за месяц до голосования — неслыханная наглость. При этом, конечно, все понимали, что на волне сверх­удачной кампании своего лидера-выскочки партия-выскочка тоже покажет значимый результат. Просто никто не ожидал, что он будет настолько значимый.

Уже после первого тура заговорили о том, что Эммануэль Макрон становится настоящим королём Франции, другие же сравнивали его с Брежневым: дескать, доминирование «Вперёд, Республика!» в парламенте намечается такое тотальное, что президент получает колоссальные полномочия при отсутствии сколько-нибудь значительной оппозиции — до 450 мандатов из 577 возможных. Причём правящая Социалистическая партия, были опасения, вообще может даже не сформировать парламентской группы, для чего требуется получить минимум 15 мест.

Размеры катастрофы для социалистов оказались не настолько убийственны, они всё-таки провели в парламент вместе с союзниками 44 человека. Хотя в прошлом составе, для сравнения, их было 295. Всё равно оправиться после такого падения старейшей французской партии будет очень непросто, кризис в её рядах продолжается. Место оппозиции займут республиканцы, у них 137 мандатов, было 194.

Старая привычная модель Пятой республики с 1958 года, когда социалисты с неоголлистами, которые теперь именуются республиканцами, сменяют друг друга у власти, сломана. Впервые появилась сверхмощная центристская сила. «Вперёд, Республика!» получила 350 мест. Побеждать её представителям во втором туре было легко и приятно: если человек Макрона выходил против левого, за него голосовали, кроме собственно своих сторонников, ещё и правые, а если против правого, блокировали победу идеологически неприемлемого кандидата левые.

Что с этим счастьем делать

Итак, после парламентских кампаний Франция приобрела необычную политическую динамику, а Британия её окончательно утратила. При этом сказать, что французы в слепом восторге от своего молодого лидера, совсем нельзя. Он опирается на голоса своих сторонников, а их не так уж много, на второй тур выборов, например, не пошло 57,4% избирателей — рекордно низкая явка. А по доверию новый французский президент имеет почти нулевой баланс: на середину мая опросы фиксировали 45% доверяющих и 46%, не готовых ему доверять. Чтобы было нагляднее, после выборов в 2012 году 58% французов доверяли Олланду, в 2007-м 59% — Саркози, в 1995 году 63% — Шираку. Так что скорее Франция сейчас присматривается к Эммануэлю Макрону, которому только предстоит на деле доказать, что все авансы были выданы ему не зря. Причём задачи, которые предстоит решить, были бы по плечу не всякому политическому ветерану.

Терезе Мэй и трудней, чем французу, и легче. Труднее, потому что она лично и её партия умудрились сильно растерять доверие. И эффективное оформление выхода из Евросоюза — совершенно уникальная проблема, с которой ещё никто не сталкивался. А легче, потому что в принципе легче действовать, когда от тебя не ждут чудес. Тем приятнее, когда чудеса случаются.

Политическое лицо Европы меняется у нас на глазах, и это не только Brexit, но и внутренние изменения в политических системах стран, воплощавших стабильность и неизменность. Между тем, если что-то и есть в жизни неизменное, то это неизбежность перемен, которые наступают рано или поздно, но всегда не­ожиданно.