Экс-кандидат в президенты Беларуси Санников: Проблему с Тимошенко Украине нужно решать как можно быстрее

Почти полтора года Андрей Санников, экс-кандидат в Президенты Беларуси, провел за решеткой. Без возможности общаться со своей семьей даже с помощью писем. Он сильно изменился: постарел, похудел, осунулся, вынужден был сбрить бороду, но в своих позициях остался таким же твердым и решительным. Таким увидели больше сотни людей, пришедшие 15 апреля в два часа ночи на Привокзальную площадь Минска, освобожденного оппозиционера.

Андрей Санников был арестован вечером 19 декабря 2010 года, в день президентских выборов в Беларуси, после разгона силами правопорядка акции протеста против фальсификации итогов голосования. Его приговорили к пяти годам лишения свободы – «за организацию массовых беспорядков». После – шесть раз перевозили из одной колонии в другую, пытали, не разрешали общаться с семьей, не допускали адвокатов, давили, пытаясь подтолкнуть к самоубийству. По нескольку месяцев никто не слышал даже какой-то информации о его судьбе.

В январе жена Санникова – журналистка «Хартии 97» Ирина Халип, которая также осуждена, но содержится под домашним арестом, - сообщила, что он под давлением написал ходатайство о помиловании на имя Президента. И уже на Пасху Александр Лукашенко сделал, пожалуй, лучший подарок двум семьям, освободив указом с разницей в один день оппозиционера Андрея Санникова и «человека из его команды» Дмитрия Бондаренко.

Однако после их освобождения в белорусских тюрьмах остаются еще 15 оппонентов Лукашенко, а с самого Андрея судимость будет снята только в течении восьми лет. Об этом и многом другом – в эксклюзивном интервью «Главкому».

Практически одновременно по указу Президента Беларуси были освобождены вы и координатор гражданской кампании «Европейская Беларусь» Дмитрий Бондаренко. Это что, период оттепели в режиме Лукашенко? Или просто Европа как следует «надавила» санкциями?

Я бы назвал это, вообще, общественным мнением. Солидарность внутри Беларуси и та поддержка, которую мы чувствовали даже в застенках, которая подвигла демократический мир пристально заняться ситуацией в Беларуси, вводить какие-то меры, требовать освобождения политзаключенных. Но, тем не менее, я приветствую такое решение, я знаю, что его нелегко было принять. И сейчас реакция Европы абсолютно верная – приветствие этих шагов.

Но в тюрьмах остались ведь и другие политзаключенные. Думаете, освобождение Бондаренко и ваше изменит отношение Европы к стране?

Просто есть ожидания, что будет продолжен процесс освобождения. Потому что если начнутся какие-то игры, тогда, вообще, не понятно, зачем начинать давать сигналы о том, что ситуация может меняться.

Есть мнение, что ходатайство о помиловании вам пришлось написать под давлением…

Я не буду комментировать. Я написал его сам, осознавая, что я делаю. Это было тяжело, но обстоятельства комментировать я не буду. Этим ходатайством я не признаю свою вину. Я не виновен, я говорил об этом на процессе. И даже если посмотреть на это с юридической точки зрения, если я буду говорить, что я виновен, это может повлиять на какие-то дальнейшие судебные действия. Я не виновен, но, тем не менее, счел возможным обратиться с ходатайством. Нигде в законе нет такого, что нужно признавать или не признавать себя виновным.

Об угрозе вашей жизни в колонии неоднократно заявляла ваша жена. Вы рассказывали, что вас пытались довести до самоубийства. Что же, на самом деле, происходило в колонии? К вам в камеры, действительно, подсаживали провокаторов?

Я сейчас не могу об этом рассказывать. Потому что в тюрьме остаются люди, другие политзаключенные, и любые, даже с хорошими намерениями, подробности могут повлиять на их судьбу, а также на судьбу тех не политзаключенных, которые мне помогали, хотя это им было запрещено это делать под страхом смерти.

Вас шесть раз перевозили из одной колонии в другую. Это тоже определенные меры давления?

Каждый этап у меня - это была какая-то очередная провокация. Кроме того, что это было ухудшение условия содержания. Для любого зека переезд даже из одного помещения в другое – это стресс. А этапы и транзитные тюрьмы – стресс еще более сильный.

А какими были условия в камерах, в которых вам пришлось «посидеть»?

Около четырех месяцев меня содержали в одиночке, и вот это было очень тяжело. Было очень холодно, а в камере, где я содержался, нельзя было верхнюю одежду надевать, тусклый свет. У меня начались проблемы со спиной – остеохондроз, боль. Мне не разрешали лежать, я просил хотя бы на короткое время – минут на пятнадцать. Очень много было таких моментов, которые было тяжело переживать и психически и физически. Но основное – это то, что не давали общаться с семьей хотя бы через письма.

Кроме остеохондроза, какие еще болячки вы заработали в колониях?

Сейчас я чувствую себя сносно, но не более того. Сильная слабость присутствует, какие-то боли начинают возвращаться. Посмотрим, что будет. Свобода, а, главное, дом подействовали целительно. Но достаточно ли будет этого для полного восстановления здоровья, я не знаю.

Как себя чувствует Дмитрий Бондаренко? Его здоровье и так пошатнулось, а с учетом того, как после операции на позвоночнике с ним обращались в колонии – вдвойне…

Он мой ближайший друг. И все, что с ним происходит, меня больше всего беспокоит. Я знал, что после операции к нему было нечеловеческое отношение, его специально лишали возможности ходить с костылем, заставляли выходить в строй… Это страшно тяжело. Я сам, находясь в очень нехорошей ситуации, постоянно думал о Диме.

В колониях вы видели других политзаключенных - Сергея Коваленко, Николая Автуховича, Николая Статкевича, Дмитрия Дашкевича? В каком они состоянии?

Нет, я виделся с некоторыми политзаключенными, молодыми ребятами, которых выпустили еще в августе. По поводу остальных – я со своей стороны буду бороться за то, чтобы и они вышли на свободу.

Бороться каким образом? Протестами? Но так, похоже, можно только пойти за ними следом…

Я не могу об этом говорить. Я разговариваю с людьми, я требую освобождения, я объясняю родственникам, что можно предпринять в их ситуации.

А вы не слышали, может, кто-то из них тоже писал ходатайство о помиловании?

Официальной информации нет, но если учитывать мой опыт, то после написания ходатайства я был изолирован на три месяца, хотя об этом факте сообщал с первого дня написания, пояснял какие-то моменты. Просто три месяца это держали в тайне. Потому я не исключаю, что кто-то из них тоже могу написать. Но что там сейчас происходит? Это больше всего меня беспокоит, и я думаю, что сейчас для них очень опасная ситуация складывается.

Провести полтора года за решеткой и вдруг снова оказаться на свободе, в окружении своей семьи, своих друзей. Как вы сейчас себя чувствуете?

Какое-то время я был немного ошарашен, потому что не чувствовал, что меня освободили. Когда я на Привокзальной площади увидел большое количество людей, это был для меня очень сильный эмоциональный момент. Но была в этом и ложка дегтя. Моя жена, Ирина, тоже хотела встретить меня, но ей это было запрещено – поскольку все происходила ночью, а она все еще находится под надзором, и после десяти вечера не имеет право выходить из дома.

Как прошла ваша встреча с сыном? Он, наконец, дождался папу из «командировки».

Разлука с ним – это, вообще, самый тяжелый момент для меня. Я накануне звонил домой из колонии, еще не зная об освобождении, и Даня сказал, что он стесняется даже разговаривать со мной по телефону. Примерно также и я себя чувствовал. Я очень волновался перед нашей встречей. Поэтому, может, и хорошо, что он спал, когда я приехал. Я, естественно, его обнял, поцеловал, он что-то промурлыкал во сне. Утром был определенный момент неловкости. Я без бороды, выгляжу на несколько лет старше, хоть и так не молод, но и тюрьма не молодит. Особенно такая тюрьма, которая была у меня. Минут пять-десять заняло у нас привыкание заново, а потом все нормально пошло, мы начали вспоминать свои игры.

А как он воспринял саму новость о том, что вы вернулись не из командировки, а из колонии?

Где я был, ему до сих пор никто ничего не рассказывал. Но он о чем-то догадывался, понятное дело, слышал какие-то разговоры обрывками. И сын сам решил, что я на войне. Он объяснял этим, почему я не звоню, раз позвонил, а потом на пол года исчез – мне не давали звонить.

Чем вы сейчас занимаетесь? Планируете ли вернуться в политическую деятельность?

Я чуть позже буду решать. Сейчас для меня главное жизнь восстановить. Потому что по семье проехались как танком. Ну, и будем совместно думать, что делать дальше.

То есть, возможны дальнейшие попытки борьбы с режимом Лукашенко?

Беларусь просто погибнет, если в ближайшее время не будет изменений.

А предстоящие парламентские выборы в Беларуси могут стать площадкой для изменений?

Похоже, что никто не хочет ничего менять. Я имею в виду, прежде всего, власть. То есть говоря о том, что в Беларуси нет выборов, это не приходится никому объяснять, все это знают. Если в ближайшее время не произойдет никаких изменений в отношении власти к этим выборам, к тому, как их проводить, никакой надежды на эти выборы нет. Лично я не собираюсь принимать в них никакого участия. Я поддерживаю тех, кто объявляет бойкот этим выборам.

Бойкот – тихий, мирный у себя дома или бойкот – уличные протесты?

У меня был опыт участия в недостаточно эффективном бойкоте в 2000 году – результаты потом все равно поменялись. Но бойкот дома, вообще, ничего не дает. Я пока не знаю, как идет подготовка к этому бойкоту, по всецело поддерживаю саму концепцию.

Вы, наверняка, слышали об арестах оппозиционных лидеров Тимошенко и Луценко в Украине, о том, что в нашей стране тоже частенько разгоняют массовые демонстрации. Как вам кажется, Украина уже «догоняет» Беларусь?

Я, конечно, слышал о том, как ситуация складывается в Украине, и меня это беспокоит. Есть какие-то вещи, которые, к сожалению, происходят везде: в России, Украине, у нас. Я не знаю, для чего нужно сегодня брать в заложники людей, чтобы выторговывать что-то. Это только к абсолютно обратным результатам. Я знаю об аресте Тимошенко, о суде над ней, о приговоре. Проблему с Тимошенко Украине нужно решать как можно быстрее и не повторять опыт Беларуси.

Хотя, вот, в отличие от Беларуси, у вас пока возможны и реальны выборы, и люди, действительно, избирают руководителей. Мне казалось, что мандата на покорение опыта Беларуси на этих выборах никто не давал. Есть какие-то элементы последования, но есть и свидетельства того, что Украина еще не близко к нам: это и выборы, и наличие политики сближения с Европой. Надеюсь, что усиливаться будут именно эти векторы.