Осколок зеркальца

Обыкновенный серый киевский день. Осень, собирается дождь. Я в квартире Виктора Платоновича Некрасова. Просматриваю папку «Самиздата», принесенную ему вчера. Новые выпуски «Хроники текущих событий», открытое письмо Сахарова по поводу усиления репрессий в мордовских политлагерях, перевод текста Эжена Ионеско о событиях в СССР и т. д. и т. п.

Звонок, Некрасов идет открывать дверь. Я не прекращаю читать крамолу. Из коридора доносится английская речь. В комнату входит Виктор Платонович, с ним двое молодых людей, американцы, студенты. Парень достаточно легко говорит по-русски. Его жена пытается что-то пояснить нам, английским языком не владеющим.

Парень читал произведения Некрасова в оригинале. Рассказывает о себе. Сочувствует нам, жителям тоталитарного государства, рассказывает о своем категорическом нежелании вступать в армию США, сообщает причину. Не желает воевать во Вьетнаме. «Это плохая война. А я хочу жениться, родить детей». Некрасов несколько возбуждается, начинается спор. Он в начале войны ушел на фронт, хотя имел «броню»: документ, позволявший не идти в армию. Но он в письме написал маме в Киев: «пойми меня, мамочка, я должен идти защищать Родину!» Мама поддержала желание своего единственного ребенка. Некрасов ушел воевать. Под Сталинградом был тяжело ранен. После долгого лечения в госпиталях вернулся в Киев. Мама – врач с швейцарским медицинским образованием дождалась сына. Старший сын, Коля, был расстрелян в 1918 году на полтавской улице красноармейским патрулем. Его остановили, потребовали ответить на вопрос. Он, выросший в Швейцарии, машинально ответил по-французски. За это и расстреляли.

Виктор Платонович продолжал спор с американцем: «Ваша страна воюет не с вьетнамским народом, а с коммунистической системой. Я не понимаю вашу личную позицию. Это не честная позиция. Американские солдаты, которые гибнут во Вьетнаме, также хотели жениться и родить детей».

Затем Некрасов достал осколок маленького карманного зеркальца, приклеенного к картонке. И жестко сказал: «Недавно ко мне пришел советский летчик, раненый во Вьетнаме. Он плакал, рассказывая о своем друге, таком же летчике, погибшем во Вьетнаме. Этот кусочек зеркала – единственное, что осталось от него. У него также не было своей семьи. А он не раз ночью тихо говорил мне: «Я так хочу ребенка, девочку, именно девочку!»

У Некрасова в конце его рассказа выступили слезы. Американец продолжал сидеть с сухими глазами. По-видимому, не хотел расстраивать свою подругу, будущую жену.

Моя жизнь сложилась иначе. Окончил медицинский институт, стал психиатром. Наивно решился очистить советскую психиатрию от скверны политических злоупотреблений. Спустя годы участвовал в Афинах в дискуссиях в конгрессе Всемирной Психиатрической Ассоциации. Пытался пояснить сотням иностранных коллег реальную ситуацию в советской психиатрической практике. После окончания конгресса американцы пригласили меня в США. Там в Вашингтоне я недолго жил в доме великолепной Эллен Мерсер. Однажды она повела меня к монументу с именами солдат и офицеров, погибших во Вьетнаме. Показала там среди тысяч других имен имя своего брата Джона Мерсера. Уговаривала навсегда остаться в США, у меня уже были официальные приглашения от трех американских госсекретарей, один, действовавший тогда, одарил меня теплой встречей. До сих пор храню среди других документов эту небольшую коллекцию неиспользованных приглашений. Иногда сожалею.

Эллен показала фотографии Джона. Все – и детские, и взрослые, в форме американского солдата. Она жива, по-прежнему живет в Вашингтоне, в том же доме, где два месяца вместе с нею жил и я.

Сегодня война пришла в мою страну, Украину. Опять русские, уже не московские психиатры, каравшие инакомыслящих, в том числе и украинских, за честность и желание сохранить человеческое достоинство. Солдаты России, отравленные ложью, ослепшие от пропаганды, не умеющие различать добро и зло.

Двое моих лагерных друзей на этой войне потеряли сыновей, ушедших защищать свою родину и всех нас, живущих здесь. Как всегда, на войне гибнут лучшие, искренние.

Дети наших президентов, премьеров и руководителей СБУ воевать не хотят. Многие живут в других государствах, недоступные для украинских военкоматов. Этих не преследуют за уклонение от защиты родины.

Достаточно давно я прочитал книгу профессора Гарвардского Университета Рональда Дворкина, изданную в Украине в 1997 году «Серйозний погляд на права». Только одна короткая цитата: «Яким має бути ставлення уряду до тих, що не підкоряються законам про призов, посилаючись на власне сумління? Багато хто думає, що відповідь очевидна: уряд має піддавати дисидентів судовому переслідуванню, а в разі визнання винними, карати їх. Чимало юристів та інтелектуалів приходять до висновку, що непокора законові може мати моральне виправдання».

Удивительные слова. Наши, украинские академики права и их же коллеги в Конституционном Суде о таких странных категориях как совесть не рассуждают. Не могу представить в такой роли судью Князева. Или советника нашего президента Татарова, прямо курирующего всю систему украинского правосудия.

Знаю по лагерным своим друзьям. Солдаты УПА и многочисленные балтийские «лесные братья» имели уверенное моральное оправдание не подчиняться требованию советского закона. Советские пилоты, воевавшие во Вьетнаме, также имели моральное право не участвовать в этой кровавой бойне. Но они этого не знали, поскольку были гражданами тоталитарного государства.

А вот Джон Мерсер это знал, во всяком случае, догадывался. Он мог отказаться, как и молодой американец, посетивший в Киеве Некрасова, в свое время ушедшего защищать родину от армии Гитлера. Не отказался. А Джон погиб.