Психология россиян. Почему они едут убивать украинцев?

Один из российских оппозиционных журналистов (кажется это был Бабченко) как-то удивлялся дремучести российского солдата из глубинки, с которым у него состоялся разговор еще в первую чеченскую войну.

Тот (солдат) оправдывал свое участие в войне и положительное к ней отношение тем, что он, якобы, не смотря на угрозу своей смерти и весь тот ужас, который творят российские войска, сможет «… зато мир посмотреть». Грязный блиндаж и разрушенный до основания город – это и есть тот самый мир, просмотр которого этот российский солдат готов внести в список важнейших событий своей жизни. У каждого свой туристический рейтинг.

В другом журналистском материале писали о том, с какой гордостью жители небольшой деревеньки рассказывали, что их односельчанин погиб на том самом «Курске», который, как известно, утонул. Гибель близкого знакомого незаметно для этих жителей из глубинки становилась поводом для гордости. Они были причастны к знаменательному и знаменитому событию. Их причастность формировалась связью с несчастным пацаном утонувшим вместе с легендарной подлодкой. У каждого свой повод для гордости.

Через войну и/или службу в армии обыкновенный молодой россиянин мужского пола, без конкурентных преимуществ (что обусловлено обедненной средой существования) имеет свой маленький шанс «увидеть» большой мир. А его маленький мир (деревня, частью которой он является) имеет шанс подключиться к этому большому миру, ощутить себя частью чего-то бОльшего, приобщиться, провести идентификацию себя с другими, перестать чувствовать себя никем.

Обидно сводить человеческое поведение к таким примитивным социальным инстинктам, но именно война и разрушение являются для российской глубинки простейшим способом социального самовыражения. Глубинке тоже нужно самовыражаться и чувствовать свою самость.

А глубинка ничего не способна предложить взамен, кроме пушечного мяса своих «туристов». Такие себе товаро-денежные отношения в кремлевском изложении. Человеческое мясо в обмен на социальную значимость.

В своих интервью Наталья Зубаревич, известный российский экономический географ, рассказывает о своей теории «четырех Россий». Одна из них, самая масштабная в географическом плане и не менее масштабная в плане объема человеческих ресурсов – это та самая российская глубинка, разорванная бесконечными расстояниями, нищая, оторванная от большой жизни, подключенная только к телевизору, привыкшая выживать и не избалованная благами цивилизации, которые отбирают у остальных Россий западные санкции.

Представителей именно этой России мы чаще всего слышим в перехватах СБУ, видим в составе пленных или мертвых россиян, в списках самых прибарахлившихся оккупантов, обогащающих своих родственников крадеными микроволновками. Для этой России война – это простейший способ самовыражения. И не только простейший, но и единственно доступный.

Безусловно жители какой-то обычной русской деревушки с бОльшим энтузиазмом гордились бы своим земляком, сумевшим стать ученым, или успешных архитектором, или знаменитым актером. Но известных актеров мало, а безвестных деревушек много. И не все местные детишки смогут дорасти даже до уровня райцентра, не говоря уже о всемирной славе. Вот и приходится гордиться тем, что есть – участием в войне или, в крайнем случае, гибелью в этой самой войне. И здесь совершенно не важно в какой войне участвовать или гибнуть – в Чечне, в Сирии или, в Украине. Российскому глубинному народу это совершенно все равно.

К чему я тут развожу эти слезливые тексты о несчастье российской глубинки? Очеловечивание врага – цель конечно же благородная, но не благодарная. И это не моя цель.

В этом плане наша пропаганда и агитация допускают промах. Люди, которые пришли на нашу землю, не ценят наши жизни в первую очередь потому, что не ценят свои собственные. Убийство на войне для них увлекательнее и осмысленнее, чем жизнь после войны. Вспоминается героиня-проститутка в балабановском фильме «Брат-2», которая в ответ на предложение вернуться в Россию возмущенно восклицает – «Да что я там делать буду?!» Многим российским соладатам после войны делать будет действительно нечего. И не важно успели они отжать стиральную машинку с унитазом, или нет. Хоть с унитазом, хоть без него послевоенная (как и антивоенная) жизнь лишена смысла.

Безусловно страх смерти присущ всем людям. И не важно из какой глубинной России они заехали на нашу территорию. Но кроме страха любой солдат испытывает огромный букет чувств и эмоций. Его поведение определяется многими переживаниями и установками. И в этом плане обесценивание собственной жизни – это одновременно и сильнейшая платформа, на которую опирается кремлевская пропаганда, и полнейшая пустота, которую невозможно поразить стандартными антивоенными призывами.

И эта мысль возникает автоматически, на уровне личного убеждения. Но иногда я задумываюсь об этом серьезно и мне кажется, что они действительно орки. И вот тут мне становится страшно.

Благодаря войне они находят смысл своего существования, чувствуют себя кем-то бОльшим, чем они есть на самом деле. Это сладкий наркотик собственной значимости трудно вывести из организма призывами к миру и самосохранению.

И хотя желающих идти и тупо погибать под ударами украинской артиллерии находится все меньше, человеческий ресурс глубинной России все еще огромен и у Кремля остается главное оружие для дальнейшей мобилизации – осмысление бессмысленности собственного существования вне войны и разрушения.