В сторону войны

Когда-то на Радио Свобода я сделал несколько передач под общим названием "На верхней боковой". Речь шла о моих поездках по Советскому Союзу перед самым закрытием этой лавочки. Я приходил на вокзал, спрашивал билет на ближайший поезд все равно куда; со всем удовольствием покупал бы генеральское купе, но доставалась – если доставалась – верхняя боковая полка в общем вагоне.

На днях точно по такой причине мне пришлось ехать на верхней боковой в поезде Киев – Мариуполь. Постоял минут 20 в очереди на вокзале в Киеве. Мне, говорю кассирше, куда-нибудь в сторону войны. Могу, отвечает без запинки, предложить верхнюю боковую до Мариуполя, отправление через полчаса. Одна-единственная верхняя боковая в пятнадцатом, то есть в последнем, вагоне – все, что оставалось в компьютере.

По опыту я уже знал, что на верхней боковой удобно в том отношении, что можешь слушать разговоры сразу из трех купе – того, что перед тобой, а также справа и слева. Обычно слышимость бывала отличной, потому что советские люди изъяснялись в полный голос. С годами октава понижалась, и к нашим дням говорят чуть ли не тише англичан и определенно тише итальянцев. В этом же случае мне показалось, что люди и сознательно следят за своими голосами, от чего слышимость не ухудшалась, а улучшалась, особенно, конечно, на остановках, как встарь, довольно длительных.

Бросалась в глаза готовность уступить место, поднять тяжесть, что-то подать, помочь с устройством постели. А разговорчивость осталась прежней. Разговорчивость, но – без политики. Довелось собственными ушами услышать, как люди уговариваются не касаться политики до конца пути. Если разговор невзначай подходил к этому участку и человек не успевал спохватиться, ему мягко напоминали: стоп! Разрешалось сколь угодно подробно, но желательно спокойно, рассказывать о проявлениях и последствиях войны: кого и как убило или убили, у кого что было разрушено, кого ограбили и кто ограбил – это, правда, не всегда можно установить, ведь одеты все одинаково, говорят на одном языке, у всех одинаковое оружие, кто из них ватник, кто – укроп, кто – русская армия, кто – обыкновенный бандит, понять не всегда легко, не будешь ведь требовать документы.

Звучали названия мест, известных по сводкам боевых действий. Два старичка-бизнесмена возвращались, например, в Волховатку. Один из них, посмеиваясь, рассказывал, как проснулся от грохота, вышел во двор, а сарая нет и соседского дома нет. "А мой дом со мной включительно – есть". Одна женщина сообщила, что возвращается в родной ад, отвезя сына к родне на Черкащину. Ее сразу стали расспрашивать обо всем на свете: как ее зовут – Ольга, сколько ей лет – тридцать восемь, замужем ли – была, а сейчас нет, находится в поиске. Так и сказала: "Нахожусь в поиске" – без улыбки над собой, а так, как говорят о поиске работы. "А сейчас, – говорит, – замолчу, потому что страшно болит голова, перенервничалась за последнее время". Я дал ей таблетку, воды – через десять минут девка стала неузнаваемой, спрыгнула, как коза, с полки, защебетала о войне, то и дело себя прерывая: "Ой, это я о политике, извините – молчу-молчу!". Рослая, то, что называется фигуристая, в белых джинсах, одна штанина с прорехой над коленкой. Поймав мой взгляд, сочла нужным объяснить, что это не для форсу, а штанина сама прохудилась в ходе нервотрепки последнего времени.

Звучали три языка: русский, суржик и украинский, преобладал второй. Итак, о войне говорить разрешается, а о причинах – нет. Дело, как я понял, в том, что говорить о причинах – значит называть виновных, а разговор о виновных – это уже не разговор, а спор, а этого люди не хотят, потому что спор сразу станет жестоким, злым, сразу сделает их врагами, а войны – гражданской войны – в вагоне не хотелось ни укропам, ни бандеровцам, ни ватникам, что особенно удивительно, ведь обычно они агрессивнее всех. Первыми, кому я что-то рассказал об этом кратком путешествии, были доктор Иванов и Паша-москаль, сварщик. Они встречали меня в Полтаве. Доктор – мой друг, он из Донбасса, грек по матери, русский по отцу. Паша – наш общий приятель, русский по отцу, украинец по матери. Доктор взял его с собою для подстраховки: поездка предстояла ночная, дорога неблизкая и пустынная, машинешка ненадежная. Пока они ехали до Полтавы, выяснили свои политические отношения. До этого, живя на одном конце села и встречаясь каждый день по гаражным и прочим, не менее важным делам, не знали, что располагаются по разные стороны баррикады. Перед самой Полтавой условились никогда в дальнейшем политики не касаться.

И вот мы едем. Ночь, звякает и скрипит всеми суставами "Таврия", редкие огоньки по сторонам. Я делюсь впечатлениями, Паша сопит, доктор невразумителен, но как только я оказываюсь где-то возле политики, толкает меня локтем: "Заткнись!". – "Да это же не политика! Это – быт". – "Все равно. Заткнись!"