Смерть той России, которую знаем мы, неизбежна

В детстве меня не учили ненавидеть. Было иное, меня учили бояться. Потому что жил я в тоталитарном государстве. Хотя родители мои это государство ненавидели и в пределах квартиры делились со мною реалиями. Однажды, сидя за столом во время семейного воскресного обеда, на мой конкретный вопрос отец ответил: «Да, я не верю и Хрущеву, не верю в его искренность, потому что и он при Сталине был палачом, но не покаялся». При этом он произнес прежде незнакомое мне слово – метанойя. Позднее, читая в лагере какую-то статью Сергея Аверинцева, я еще раз встретил это уже знакомое мне слово.

Удивительно, но мои новые друзья, весьма немолодые протестанты из бандеровского сопротивления также не учили меня ненавидеть. Они вообще не учили меня ничему. Всё было проще – они своей конкретной жизнью показывали пример. Я прожил рядом с ними почти семь лет. И часто задумывался о том, что мои прежние представления о жизни, в основном почерпнутые из книг, резко отличаются от реалий, в которые меня погрузила власть. Чем яснее я узнавал их страшную, горькую судьбу, тем ярче я представлял их будущее после 25 лет жизни в тюрьмах и лагерях. Короткое будущее современного Рип ван Винкля, возвращающегося в мир, где ему уже нет места. Он, герой рассказа Вашингтона Ирвинга, вернулся в свою деревню, где его встретили равнодушие и одиночество. Мои лагерные друзья, дожив до освобождения, возвращались в мир, встречавший их страхом и ненавистью… О каждом из них тихо говорили, настраивая окружающих: «Он – бандеровец!»

Там, в лагере я подготовил о них статью, которую назвал: «Страх свободы: декомпенсация психического состояния или феномен существования?» В 1982 году она была опубликована в самом престижном американском журнале. Ещё был жив Советский Союз с его КГБ, а я был в ссылке в Сибири.

Иногда, очень редко перечитываю эту статью. Удивляясь себе, всматриваюсь в лица давно ушедших в мир иной друзей. Слышу их голоса. Они не любили Россию. Имели на это право. Состарившиеся в неволе обыкновенные крестьянские сыновья, они и там оставались верны двум своим основным ценностям, Всевышнему и Украине. У всех нас впереди был мрак вечности. С Брежневым или без оного. Тоталитарный режим казался нам вечным. Впрочем, он и был вечным, убивая нас по одному. Без расстрельных команд. Васыля Стуса и Валерия Марченко убивали медленно.

Знаю, я должен был этих людей ненавидеть, все этих Брежневых, Андроповых, Пименовых. И надзирателей украинцев, нашедших в мрачных уральских лесах свое семейное и профессиональное счастье. Не смог, или не захотел.

В новые, постсоветские времена отбывший в тюрьмах и лагерях 37 лет неволи Васыль Пидгородецкий на львовском автовокзале столкнулся с лагерным надзирателем старшим лейтенантом Чайкой. Тот приехал с женой и сыном проведать родителей жены. Именно так, в Западную Украину. Чайка отвел Васыля в сторону и слёзно попросил старого зэка его пожалеть, не собирать вокруг людей. Васыль – пожалел. А позднее, рассказывая мне об этом невероятном эпизоде, задумчиво произнес: «Как ты думаешь, он бы в такой ситуации меня пожалел? Нет, не пожалел бы…»

Советский Союз умер, распался. Он не знал пощады ни к своим, ни к чужим. По экономическим причинам его смерть была неизбежной. Сегодня я наблюдаю приближение агонии России. Владимир Путин упрямо приближает её. Смерть той России, которую знаем мы, неизбежна. Ни Путин, ни его окружение каяться не умеют. Метанойя – не для них.