Представитель Международного Красного креста: Для нас не важно, кто при власти

32-летняя Таша Румлей возглавляет мариупольский офис Международного Комитета Красного Креста (МККК). Она приехала в Украину из Швейцарии и работала с миссией Красного Креста в Донецке, в том самом офисе, где позже во время артиллерийского обстрела погиб сотрудник ее организации, также гражданин Швейцарии Лоран Этьен.

Сегодня Таша занимается, в том числе, обеспечением гуманитаркой наиболее уязвимых слоев населения в прифронтовых и оккупированных населенных пунктах Донецкой области. Мы встретились с ней буквально за полчаса до отправки груза в Донецк.

О том, с кем нужно договариваться, чтобы завезти продуктовые наборы на не подконтрольные Украине территории, о роли местных администраций в раздаче помощи, а также о размерах гуманитарной катастрофы глава мариупольского офиса МККК рассказала в интервью «Главкому».

- Это всегда была моя мечта, - поясняет свой жизненный выбор Таша. – Я швейцарка, МККК находится в Швейцарии, мой дядя там работал в 80-е годы. Швейцария – нейтральная страна, и эта организация у нас там очень знаменита. Когда ты веришь в мир, когда веришь в добро, веришь, что можешь как-то ограничить последствия конфликта на людей, - это удовлетворительная работа. Да, с одной стороны, страшно. С другой, ты помогаешь людям, и они тебе за это благодарны.

Расскажите, чем конкретно вы сегодня занимаетесь? Что входит в ваши обязанности в Мариуполе и в оккупированных городах, куда вы завозите помощь?

У нас есть несколько направлений. Первое – мы предоставляем гуманитарную помощь самым нуждающимся слоям населения. Второе – это защита гражданского населения. Она подразумевает под собой диалог с вооруженными силами обеих сторон, чтобы воюющие люди жалели гражданских, чтобы не стреляли по гражданским объектам и так далее. Если есть какой-то инцидент, незаконный, неправильный – например, солдаты напились и начали стрелять – люди могут к нам обратиться. И мы будем обсуждать это с представителями воюющих сторон, чтобы они усилили дисциплину и так далее.

Как вы проводите этот диалог? С кем беседуете в подобных и других случаях?

Говорим со всеми – Вооруженными силами, Нацгвардией, СБУ, пограничниками…

Связываетесь через руководство?

Да, я очень часто хожу на встречи к ним. Меня хорошо знают уже. Я объясняю, в чем заключается наша работа. И мы стараемся вместе работать в этом направлении.

Если, например, есть пропавшие без вести - вот пошел человек в магазин и не вернулся домой, - родственники могут к нам подойти. Мы собираем всю эту информацию. Потом спрашиваем у всех, кто мог их задержать. Мы никого не освобождаем, конечно, - это не наша роль. Даже если мы посещаем СИЗО, то для этих людей, которых обвиняют в терроризме или сепаратизме, мы не просим освобождения. Мы просто восстанавливаем связь с их родственниками. У родственников есть право знать. Мы также можем передавать письма. И еще смотрим, в каких условиях содержат этих заключенных.

Расскажите, куда вы преимущественно завозите гуманитарную помощь.

Много поселков страдают по обеим сторонам фронта, особенно, те, что находятся прямо на линии фронта. Там стреляют, есть жертвы среди населения, у них есть проблемы с обеспечением. Это – Гранитное, Чермалык, Мирное, Старогнатовка, Коминтерново, Широкино (с 11 декабря 2014 года данные населенные пункты входят в состав Волновахского района Донецкой области. До этого часть из них входила в Тельмановский и Новоазовский районы, - «Главком») и другие. Там население очень страдает. Проблема в основном с питанием.

Завозим продуктовые наборы в эти поселки. Организовываем с местными властями процесс раздачи этих наборов самым нуждающимся. Вот на днях были в Новоазовске. Возили туда помощь для переселенцев – их там полторы тысячи, а также для тех людей, которые потеряли работу и у кого есть семьи, чтобы они могли их прокормить.

Но мы всегда на обеих сторонах. Для нас не играет роли, кто во власти, нам абсолютно все равно. Мы просто сосредотачиваемся на жертвах конфликта.

Сколько вы раздали уже продуктовых наборов?

Где-то 3 тысячи наборов – на 9 тысяч людей. Один набор идет на один месяц на одну семью. Это 66 килограмм еды. Это для них значительная помощь.

Какими средствами на оказания гуманитарной помощи вы располагаете и как вы ее распределяете?

У нас не определено заранее, что мы дадим 5 тысяч тут и 2 тысячи тут. Мы по ходу дела смотрим, что где нужно…

Но как все-таки проходит раздача? Вы сказали, что организовываетесь с местными властями. Кто и какую роль конкретно выполняет?

Обычно мы осуществляем помощь через систему госадминистраций. Мы также понимаем, что не можем покрывать все нужды. Нужды есть у всех – и здесь, в Мариуполе, где мы находимся. Однако в Мариуполе, тем не менее, магазины работают, а пенсионеры получают пенсии. В каждом месте мы стараемся определить, кто наиболее уязвим. Хотя, многие именно себя считают самыми уязвимыми. Когда привозим помощь, некоторые люди не совсем этому рады, потому что сосед ее получил, а он не получил.

Как вы определяете, кому эта помощь нужнее?

Например, в Новоазовске сейчас дают пенсии – так что мы решили, что пенсионеры там – не самые нуждающиеся на данный момент. А вот те, у кого нет работы, и переселенцы ничего не получают. И в Новоазовске мы решили помочь им. Но, например, возле линии фронта пенсионеры не получают выплаты, там даем им.

Как конкретно происходит этот процесс? Вы связываетесь с чиновниками, которые, несмотря на конфликт, остались на местах и говорите: вот хотим помочь в таком-то размере пенсионерам?

Сначала мы их спрашиваем: кого вы считаете наиболее уязвимыми сейчас? Они нам предоставляют списки категорий. Мы их изучаем. Но не соглашаемся на все, что они нам предлагают.

Например, мы хотим сосредоточиться на одиноких пенсионерах, а они хотят, чтобы помощь получили все дети войны. «Дети войны» - это политический статус, это не значит, что человек обязательно уязвим. Если, конечно, среди детей войны есть одинокие пенсионеры – то, пожалуйста.

У вас где-то прописаны внутренние правила, как определять «уязвимость»? По каким критериям вы принимаете решения?

Нет, это каждый раз мы обсуждаем. В рабочей группе по мере необходимости постоянно идет работа. На прошлой неделе мы отправили в Марьинку и Красногоровку – эти два населенных пункта очень страдали – даже четыре фуры строительных материалов. Потому что там у них 400 разрушенных домов.

Марьинка и Красногоровка – территория, подконтрольная Украине. А как обстоят дела в оккупированных городах. Есть проблемы с поставками помощи туда?

У нас есть офис в Донецке – я как раз туда еду на несколько дней. У нас нет никаких проблем с отправкой гуманитарной помощи туда, на территории «ДНР». Каждый раз, когда мы отправляем конвой, мы информируем всех заранее.

Но, конечно, все нужды людей мы не способны там покрыть. На территории «ДНР» – это еще тяжелее, чем в прифронтовых поселках. Банки закрыты. Нет денег ни у кого. Есть продукты в магазинах – но купить их невозможно. У населения ситуация намного тяжелее.

Расскажите, с кем вы ведете переговоры из представителей «ДНР», чтобы завезти груз на оккупированные территории?

Мы общаемся и с «гражданскими властями» «ДНР» и с их военными представителями. Проводим регулярно встречи. Объясняем им, что значит наш мандат. И, знаете, они хотят, чтобы мы там работали. Они нас приветствуют.

В Донецке, куда вы направляетесь сейчас, тоже будете раздавать продукты?

Да. Но и там мы все делаем с «властями». Мы не даем индивидуальную помощь. Индивидуальную помощь дает, например, Украинский Красный Крест. Переселенцы могут подойти и получить у них продукты или что-то еще. Мы не можем индивидуально работать. Мы решаем, например, что вот будем работать в этом городе, договариваемся с местными властями, передаем помощь властям, и они ее раздают. В идеале, иногда еще есть волонтеры Украинского Красного Креста. Когда они есть, они сами делают раздачу. И это, конечно, лучше, потому что это – организация-«сестра». А у нас не так много сотрудников. Когда идет раздача, нужно где-то 20 человек, чтобы разгрузить, раздавать и так далее.

Как вы оцениваете обстановку в Донецке? Уже привыкли к постоянным обстрелам?

Летом я там работала полтора месяца. Конечно, это все неприятно, это война. Это страшно. Мы потеряли там своего коллегу. 2 октября снаряд попал в наш офис в Донецке.

А наш коллега был последним в тот день на работе, и как раз, вот прямо в ту секунду уходил из офиса. Это огромная травма. Так не должно происходить. Но что поделаешь? Жертв тысячи. Сейчас у нас офис уже в другом месте.

Как можете оценить необходимость гуманитарных конвоев из России?

Гуманитарный груз из конвоя – сегодня это больше политическое дело. Мы не можем сопровождать этот конвой, если, например, украинские власти не согласны. Мы были готовы к работе в любой момент – если бы был договор. Если бы все сделано по плану, если бы и представители Украины, и представители России дали гарантии безопасности, мы бы это сделали. Но этого не было.

Оценить его необходимость я не могу. Но в целом – нужды огромные, и я уже говорила, что мы сами не можем все покрыть. И если есть кто-то другой готов помогать, - то, пожалуйста. Но, конечно, мы не хотим, чтобы гуманитарная помощь стала политической.

Если все согласны, и есть возможность привезти гуманитарную помощь, то почему так важно, откуда пришла эта помощь? Однако мы ни с кем не работаем. Мы работаем самостоятельно. Иногда нам даже хотят дать груз, чтобы мы его привезли, но мы отказываемся. У нас свой бюджет, свои деньги, мы сами покупаем, сами привозим.