Бандера в головах

Когда в 1996-м в Украине гривна пришла на смену карбованцу, в Москве были возмущены. Оказалось, что украинцы на «десятке» изобразили Мазепу. Который предатель, изменник и вообще ужас. При этом Мазепа был равен двум Богданам Хмельницким, половинке Ивана Франко, а из десяти «мазеп» получался Тарас Шевченко. В общем, украинский гетьман был самой ходовой купюрой, а потому новая валюта хрустела с особенным цинизмом.

Но это было бесконечно давно. 20 лет назад Дмитрий Киселев вел программу «Час пик» вместо убитого Листьева, Соловьев выпускал оборудование для дискотек, Путин вел кампанию Собчака, Дугин рвал с НБП и ругался с Лимоновым, а Ольшанскому было 18 и у него не было фейсбука.

Зато теперь они все при деле. И очень хорошо. Иначе кто бы реагировал на решение украинского парламента назвать украинских националистов борцами за независимость страны?

Впрочем, возможно на амбразуру пошли бы либеральные круги. Разница лишь в том, что Кремль и его орбиты привычно ругают Украину за то, что она слишком Украина, а либералы в России огорчены, что Украина — недостаточно Россия.

Звучит как парадокс, верно?

В России есть два подхода к Украине. Один — это прокремлевский, в рамках которого независимая Украина возможна лишь в формате УССР. То есть подконтрольная, послушная и полностью в фарватере. Чтобы князь Владимир, Богдан Хмельницкий, песни протяжные, фрикативное «г», кухня сытная, хитреца и шароварное добродушие.

Другой подход — либеральный. В нем Украина — это эдакий демократический Ноев ковчег, в котором ни эллина, ни иудея, а только лишь либерализм, свободные выборы и полный отказ от коллективных идентичностей. Иногда, устав от политкорректных эвфемизмов, в России прямо говорят, что Украине не мешалобы стать «лучшей Россией».

То есть стране, которая с боями пытается развестись с Россией, предлагают подхватить хорошее российское знамя взамен плохого. В обмен на это Украине сулят приток мозгов, капиталов и сто тысяч лет беззаботного счастья. И Украина в этот момент старательно подыскивает эвфемизм, который избавил бы ее от необходимости прибегать к обсценной лексике.

Потому что Украина не пытается стать «лучшей Россией» — она пытается стать Украиной. Она не собирается подстраиваться под эмиграцию — потому что считает, что адаптироваться должен переезжающий. В конце концов, здесь убеждены, что у российского общества был шанс построить Россию мечты. Если он не реализован, то наивно надеяться построить Россию-мечту из Украины, да еще и руками украинцев.

Украинские националисты не тянут на роль интегральных героев? А тянет ли на эту роль покоритель Кавказа генерал Ермолов? Можно спросить у Рамзана Ахматовича. Или, быть может, тянет на роль идеального памятника герой балканских войн и ярый националист генерал Скобелев? Более того — даже в литературе согласья нет: у Федора Михайловича одна половина собрания сочинений — это слезинка ребенка и гуманизм, а вторая — антисемитизм и черносотенство.

То, что сегодня происходит между Киевом и Москвой, — это в том числе схватка двух трендов: постсоветского и просоветского. И в этом постсоветском поиске Украина пытается как минимум договориться о собственном прошлом внутри своих собственных границ. До недавнего времени получалось так, что есть Украина + 1. В роли этого самого «плюс один» оказывалась Галичина — история этих земель не вписывалась в термин «Великая Отечественная», потому что начиналась в 39-м, а не в 41-м.

Нацбилдинг не бывает легким. Любой новый миф конструируется на обломках старого, а то, что происходит между Россией и Украиной, — это развод и взаимное отречение. Критиковать украинский поиск собственной истории за недостаточный лоск и историзм — все равно что ругать лавину за несоблюдение маршрута. В конце концов, на то она и лавина, чтобы быть неуправлемой стихией. Если же у вас есть вопросы — вы всегда можете адресовать их тем, кто решил на склоне пострелять из ружья.