Эта война стала новой главной войной для Украины

На севере Харьковской области в приграничье вещает российское радио «Жизнь».

Примерно каждые пятнадцать минут попса замолкает и хриплый голос начинает убеждать слушателей «не помогать украинской армии». Увязывает тяготы и лишения – с самим фактом вооруженного сопротивления. Уверяет, что Украина потеряла убитыми 170 тысяч солдат и призывает украинцев «вырваться из лап Зеленского». Каждый раз это нас очень веселит.

Россия ушла из этого региона так же стремительно, как и зашла. О ее присутствии напоминают лишь взорванные мосты, обстрелы, радио, вещающее из Белгорода, и брошенные при отступлении школьные учебники. Даже по российским законам они уже незаконны: печатались летом, а потому типография не успела перекрасить украинский юг в цвета российского флага.

С первого дня войны Россия надеялась, что сможет расколоть Украину. Она пыталась вбивать клин между востоком и западом. Между армией и политическим руководством. Путин призывал украинских генералов «брать власть в свои руки», а его пропагандисты – горевали над судьбой киевлян, «стонущих под пятой галичан». Москва так долго уверяла себя в искусственности украинского государства, что и теперь продолжает надеяться, что украинские внутренние заборы окажутся выше крепостной стены по периметру.

Когда оказалось, что российскую армию никто не считает «освободительницей», она превратилась в «армию-вымогательницу». Ракетные удары по инфраструктуре – это попытка взять в заложники тыл, чтобы обменять его благополучие на переговоры. Попутно – это все та же попытка вбить клин между гражданским населением и армией. Москва мечтает о том, чтобы украинские обыватели воспринимали отсутствие света и воды как результат действий именно украинской армии. Мол, это вам «за крымский мост», «за Черноморский флот» и «за Херсон».

Впрочем, глобальное российское непонимание природы украинского государства проявилось и тут. Ракетные удары призваны были сломить Украину, но рискуют лишь сплотить. Подмены не происходит – и ответственность за холод и темноту украинские граждане не спешат возлагать на успехи собственной армии. Вместо внутренних окопов появляется общий этический контур. А повсеместность ракетных ударов дарит единство судьбы прифронтовым регионам и тем, что находятся в глубоком тылу.

Ракетный террор задумывался как инструмент разобщения, но превратился в свою противоположность. Я помню, как в начале войны во многих городах вошла в практику светомаскировка. Тогда смысл ее был не до конца понятен: на дворе не сороковые годы прошлого века, самолеты не скидывают бомбы на световые пятна, а ракеты летят по координатам и траекториям. Мы еще шутили, что единственный смысл подобного – это дисциплина. Светомаскировка и комендантский час как ежевечернее напоминание о войне.

С того момента, как Россия начала бить по украинским ТЭЦ, бытовая светодисциплина – в самом своем широком смысле – обрела практический смысл. Рынок коммунальных услуг окончательно лишился рыночных законов. Привычку транжирить уже не получится оправдать готовностью оплачивать коммунальные счета. Киловатт стал стоить много дороже, чем прописано в платежке. Готовность экономить теперь превратилась в тест на солидарность. Готовность помогать соседям – тоже.

Десятилетиями Украина по инерции воспринимала Вторую мировую в качестве «главной войны» собственной истории. Ее масштабы и повсеместность стирали грань между тылом и фронтом. Ее тотальность рождала многообразие «семейных историй» - которые при всех отличиях имели между собой что-то общее. А теперь Россия делает все, чтобы нынешняя война стала новой главной войной для Украины и украинцев.

Каким бы аполитичным ты не был – сложно спрятаться в лакуну бытового комфорта, когда этой лакуны нет. Каким бы человеком мира ты себя не считал – трудно игнорировать тот факт, что тебя готовы убить за твое гражданство. Уже не требуется шести рукопожатий, чтобы познакомиться с семьей погибшего солдата. Волонтерство перестало быть исключением, превратившись вместо этого в правило.

Сотни тысяч солдат в окопах. Миллионы их родных в тылу без света. В такой ситуации уже теряет значение язык твоих колыбельных и авторство книг в домашней библиотеке. Различия становятся второстепенными, а прошлое уходит на периферию, когда настает время субъектного настоящего. Россия сумела поставить перед Украиной самые важные вопросы – и теперь изумленно наблюдает за тем, как жители соседней страны дают на него солидарные ответы.

Впрочем, ничего удивительного. Москва так долго убеждала себя в искусственности украинского государства, что не считала нужным его изучать. Даже опыт 2014 года не привел к появлению в России экспертизы по украинскому вопросу. Кремль так и не научился трезво и без идеологической мишуры оценивать нашу страну. Украина в России считалась чем-то изначально понятным и несложным, а потому родственники под Житомиром, прогулки по Крещатику или отдых в Одессе считались пропуском в эксперты и входным билетом на телеканалы. В результате лозунги заменили анализ, а шапкозакидательство - экспертизу.

Вероятно, Москва может полагать, что время продолжает работать на нее. Что усталость украинского тыла станет накапливаться. Что нынешняя солидарность граждан подпитывается победами на фронте, а зимнее время может превратить войну в позиционную. Что рано или поздно противостояние врагу и его агентам может смениться вполне себе внутренней «охотой на ведьм». Вероятно, Россия полагает нынешнее агрегатное состояние Украины исключением – и надеется на то, что сосредоточенность уступит место раздражению, а воодушевление – апатии.

Будет ошибкой дать ей убедиться в правильности такого прогноза. Да, зима рискует заморозить интенсивность продвижения армии. Да, морозы могут замедлить сроки восстановления инфраструктуры. «Этот дождь надолго», что бы нам ни говорили торговцы чудесами. Нас ждет самая сложная зима в нашей истории – но она же обещает стать самой главной зимой в нашей истории. Важно просто не забывать, где враг.

Как бы этого ни добивались дикторы радио «Жизнь».