Чужие и хищники. Об украинцах как инопланетянах

Моя подруга, европейский специалист по медиа и коммуникациям, в нашу последнюю встречу в Киеве сообщила, что понимает, как устроена современная пропагандистская война, но не понимает, почему русские люди оказались так восприимчивы к ней. Русских людей Джиллиан неплохо знает, проработав в России в общей сложности около 10 лет с девяностых, и помнит их как социум, обычно настроенный скептически в отношении любой пропаганды.

Почему общество оказалось очаровано идеями “русского мира” и “крымнаша”? Для меня самая большая загадка – люди, которые искренне не любят Путина и спецслужбы и при этом поддерживают российское вмешательство на востоке Украины (то есть они вытесняют то, что это именно российское вмешательство, вмешательство спецслужб, представляя себе восточноукраинских повстанцев как романтических борцов за русскую идею). Психологи и социологи уже дали некоторые версии ответов, среди которых инфантильность и компенсация за травму распада СССР – самая распространенная трактовка. Инфантильная нация ищет символического отца; обиженный постсоветской историей (а точнее, фантомом непризнания России западными странами) персонаж занимает позицию диванного ястреба и изо всех сил делает перепосты со странички игротехника Стрелкова.

В хоре голосов с дивана отчетливо слышится: "украинцы нас ненавидят и всегда ненавидели". Важное риторическое заклинание, разработанное для востока Украины кремлевскими пропагандистами и в конце концов сработавшее в умах населения, – "придут правосеки и всех поубивают". Во-первых, надо заметить, что Правый сектор – это пиар-структура, придуманная для внутреннего украинского пользования во времена Майдана ловким парнем, бывшим книготорговцем Бориславом Березой; вряд ли он догадывался, что его креатив будет перехвачен кремлевскими творцами телевизионных иллюзий. Во-вторых, интересно это предположение о непременном убийстве, о причинении вреда жизни. Это спроецированные вовне агрессивные представления о себе самом, переносимые на другого. Другой может быть не сложно устроенным Другим, а только Чужим, архетипом чужого – неизвестного, страшного, непредсказуемого, наделенного сверхмощью. А поскольку Украиной и украинцами мало кто из россиян всерьез интересовался до Майдана, страна в социальном и психологическом смысле оказалась для них Чужой.

У киевского культурологического журнала "ШО" в декабре вышел номер, посвященный Чужим в кино, литературе, музыке, массмедиа (понятно, что это объекты, связанные с фильмами ужасов, паранаучной фантастикой и новейшими технологиями). В иронический список стереотипных Чужих попали: иноверцы, геи, цветные, богатые, инвалиды и умные. Страшно даже представить, чего ждать от этих персонажей простому здоровому обывателю. Тринадцать деятелей артистического мира отвечали на вопрос: кто для вас чужой? Приведу два ответа.

Михайло Бриних, писатель: "Чужой – он всегда где-то в твоей середине, под сердцем. Если его не подкармливать, он пожрет тебя и потом вырвется на волю, чтобы поглотить других. Ну, пусть отвечает Альбер Камю; впрочем, чужой – это каждый".

Матвей Вайсберг, художник: "Я не делю на чужих и своих. Есть такое китайское выражение: "тот, кто не делит людей на я и они, тот в мире – мой друг".

И еще один опрос журнала (напомню, что номер готовился в ноябре-декабре 2013 года). "Представим, что на Украину напали Чужие. Готовы ли украинские писатели принимать участие в военном противостоянии? Какие книги современников они спасали бы от пожаров, в которых Чужие сжигали бы библиотеки?" Самый остроумный ответ последовал от Ирены Карпы: "Я им сдам координаты Межигорья, Рады и надежных мест в Крыму. Скажу, что там повкуснее. Они отравятся и сами умрут. И я не замараю рук зеленой инопланетной кровью, и Родине хорошо. Тарас Прохасько, "НепрОстые"; Юрий Издрик, "Воццек"; Сергей Жадан, "Капитал". И парочку антологий – чтобы всех тварей сберечь – подшивку журнала "Четверг" и поэтическую антологию "Метаморфозы", которую Жадан собирал".