Как Эдуард Шеварднадзе спас родину и предсказал трагедии будущего

На прошлой неделе в возрасте 86 лет скончался Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе. Он пожелал быть похороненным во дворе своего особняка в Тбилиси, рядом с супругой. Этот человек во многом определил то, как завершилась одна эпоха и началась новая.

-- 1. Тот, кто знал будущее

Эдуард Шеварднадзе уже при жизни имел репутацию великого политика, что, впрочем, всегда отрицали его оппоненты. И аргументы у них были самые серьезные: человек без программы, без собственной стратегии движения к рынку, с абсолютно социалистическими взглядами – типа лишь бы не было безработицы и социальной напряженности... Собственных мыслей нет – только плывет по течению («Правда, в отличие от Гамсахурдиа, он это течение чувствует»).

Так критиковал его выдающийся диссидент Гия Чантурия, в 1983 году осужденный за создание подпольной националистической партии, а в 1985 году помилованный (кстати, это был один из первых помилованных диссидентов – Шеварднадзе и тут успел раньше всех, в Российской Федерации инакомыслящих стали выпускать только два года спустя, и Анатолий Марченко, скажем, успел умереть в тюрьме). Правда, уже в 1994 году Чантурию убили – кто, до сих пор неизвестно. Но правота его бесспорна: Шеварднадзе действительно чувствовал течение, знал будущее. Кто бы еще запустил – личным решением! – фильм Тенгиза Абуладзе «Покаяние»? Сценарий был написан в 83-м, фильм снят в 84-м, когда никакой перестройкой и не пахло – разве что маразм крепчал; картина была сложная и стоила дорого, и Шеварднадзе обеспечивал ей режим полного благоприятствования. Широкого проката, правда, не разрешил. Но все, кому надо было – иностранные гости студии «Грузия-фильм», московские режиссеры, грузинская художественная элита, – картину видели. И потому, едва началась гласность, «Покаяние» стало кинематографической сенсацией, получило Гран-при в Каннах и поныне остается одной из самых цитируемых картин ХХ века. Вот как он догадался, что через два года запретный, подавленный антисталинизм станет главным трендом эпохи?

Думаю, та же интуиция подсказала ему в 1990 году, что грядет диктатура; неважно, удачной или неудачной окажется эта попытка, но без тоталитарного реванша не обойдется. Многие тогда гадали: это Горбачев закрутит гайки или взбунтуется авторитарная часть его окружения? («Собеседник» тогда написал, что даже если инициатива будет исходить от Горбачева – мы этого никогда не узнаем; так оно, собственно, и вышло. Хотя наш ответсек, впоследствии прекрасный писатель Руслан Козлов написал злую статью «Мычание ягнят» – мол, если ты что-то знаешь, почему бы не выразиться конкретней?) Что именно знал Шеварднадзе 20 декабря 1990 года, когда выступил с этим громоподобным заявлением? Ведь возвышение Янаева было впереди, да и премьер Павлов ничем ужасным себя еще не зарекомендовал; но всем, кто действительно чуял, чем пахнет, очевидна была неизбежность кратковременного, обреченного, но все-таки поворота к старому. И Шеварднадзе был прав, предупреждая об этом, хотя его предупреждение никого не остановило.

-- 2. Берегите нас, поэтов

Вторым секретом всенародной любви к Шеварднадзе – особенно в начале 80-х, когда он явственно выделялся на фоне прочих республиканских владык – представляется мне его непоказная любовь к искусству и, главное, либерализм в области цензуры. В конце концов прав был цезарь Август – от любого владыки остается то, что писали при нем лучшие поэты империи; что они о нем думают – то и войдет в историю. Шеварднадзе был, конечно, при всех своих достоинствах типичным советским руководителем, с комсомольским прошлым, с растворившимся в крови конформизмом, способностью к отступлению и, если надо, даже к сдаче своих; но в историю и в народное сознание он вошел как человек внутренне свободный, мудрый, просвещенный, и все это потому, что при нем процвело грузинское искусство.

С 1972-го по 1985-й Шеварднадзе рулил Грузией – и обеспечил ей репутацию культурного оазиса: искусства процветали, студия «Грузия-фильм» создала собственный уникальный стиль, Габриадзе писал сценарии своих уморительных короткометражек, Квирикадзе снял «Пловца», а Шенгелая – «Голубые горы», и даже Иоселиани умудрялся выпускать по картине раз в пять лет, пока не уехал за год до перестройки работать во Францию. В Грузии Нодар Думбадзе – один из самых известных советских прозаиков – умудрился напечатать «Белые флаги», первый роман, разоблачающий советскую коррупцию и судебную систему и вышедший на русском значительно позже. В Грузии напечатали, а потом экранизировали классический ныне роман Чабуа Амирэджиби «Дата Туташхиа» – Амирэджиби был сталинским сидельцем и сидел, что всегда подчеркивал, за дело, поскольку создал антибольшевистскую организацию; из романа его тоже вполне ясно, как автор относится к насильственным попыткам общественного переустройства. Шеварднадзе покровительствовал Роберту Стуруа, любил художественный авангард, а когда в Москве в начале восьмидесятых форменным образом травили Окуджаву, в один из его приездов просил передать, что его всегда ждут в Тбилиси. И Окуджава серьезно подумывал о том, чтобы переехать на благословенный юг.

Впрочем, и жена Шеварднадзе была дочерью врага народа, и потому он делал все возможное, чтобы культа Сталина в Грузии не было, даром что там, в Гори, функционировал последний его музей. Как Сталин и Берия уничтожали в Грузии всех, кто помнил Сосо в молодые годы, в Грузии не забывали никогда.

Шеварднадзе понимал, что Грузия может и должна стать культурной Меккой для всего СССР, а в идеале – и для всего мира; журнал «Литературная Грузия» печатал то, что на прочей территории СССР считалось категорически непроходимым, а Тбилисский университет принимал инакомыслящую профессуру со всей страны. Уровень внутренней свободы в Грузии был недостоверно, несоветски высок – притом что Шеварднадзе отнюдь не был либералом и во время антикоррупционной кампании начала семидесятых рубил лес так, что щепки летели (по разным подсчетам, сели тогда порядка 30.000 человек, и руководители министерств выкашивались со всей свитой).

-- 3. На амбразуре

Но третий секрет Шеварднадзе заключался в любви к эффектному жесту, к демонстрации личной храбрости – для грузинского характера это серьезная доблесть. Он мог остановить драку болельщиков на стадионе – и люди успокаивались, увидев его; он мог с единственным охранником выйти на стадион к митингующим абхазцам – и вскоре ненависть толпы сменялась вполне конструктивным настроением... И Шеварднадзе смог в какой-то момент остановить отделение Абхазии – но слишком поверил в свои дипломатические способности; время было уже не то, и Абхазия с чеченской помощью победила в конфликте 1993 года. («Они расслабились – а Шамиль Басаев надавал им по ж...», – комментировал в конце девяностых Виктор Астафьев в интервью нам; он-то еще в 1986 году в рассказе «Ловля пескарей в Грузии» предупредил о том, что Грузия так и не победила мафию, что лаковый, веселый, кинематографический ее образ не должен никого обманывать.)

Человек семидесятых и восьмидесятых – в девяностые Шеварднадзе действительно не удержал родную страну, не вернул отколовшиеся территории, не нашел общего языка с новым поколением политиков, которое сам же и вырастил; но чем больше разочаровывались в Саакашвили, не усвоившем ни одного урока Шеварднадзе, тем больше ностальгировали по временам «тбилисского лиса».

Шеварднадзе искренне любил Россию (отчасти потому, что только российский десантный корабль «Зубр» спас грузинского президента в сентябре 1993 года, когда он на своем ЯК-40 прилетел в Сухуми с последней попыткой остановить конфликт: вечная надежда советского вождя, что его личное присутствие сейчас всех потрясет и убедит!). Он всегда скептически относился к попыткам грузинских националистов обойтись без русской культуры, вычеркнуть из истории двести лет единства – и не переносил, когда при нем заговаривали о рабской природе России. Он помнил ее свободной.

И кажется, не дожил до этой новой свободной России совсем немного.