Психолог Наталья Саратовцева: Героизация – это один из способов признания заслуг бойцов АТО. Но тут нужно знать меру

Наряду с проблемами дефицита современного оружия и профессиональных кадров, российская агрессия вскрыла еще одну брешь в украинских вооруженных силах. В условиях войны нашей армии не хватает кризисных психологов.

Направление кризисной психологии широко практикуется в странах, имеющих опыт военных действий. Но в Украине до недавнего времени его не существовало совсем. Хотя спрос на таких специалистов за последний год резко вырос.

По словам помощника министра обороны Всеволода Стеблюка, психологическую консультацию должны получить 100% бойцов. В процесс включились психологи-волонтеры. После конференций, тренингов, а главное, работы «в поле», они уже сами готовы консультировать западных коллег. Одной из самых крупных организаций на этом поприще является Ассоциация украинских специалистов по преодолению последствий психотравмирующих событий, «Психологическая кризисная служба».

Это объединение возникло еще во времена Майдана. 2 декабря 2013 года, рассказывает один из координаторов службы Наталья Саратовцева, 10-15 фанатов своего дела объединились с целью помочь активистам. Так возникла Психологическая служба Майдана. По словам Натальи, 99% обращавшихся были участниками Революции Чести, однако, приходили и люди и с другой стороны баррикад. Помощь оказывали всем. Позже для семей Небесной Сотни был создан проект «Родинне коло», который включил в себя работу с семьями погибших воинов.

События и запросы менялись, но потребность в психологах оставалась. Волонтерское объединение получило статус общественной организации. Она сегодня объединяет 500 психологов и имеет представительства во всех областях Украины. Сейчас организация занимается психологическим сопровождением бойца на всех этапах его службы: от психологической подготовки мобилизованных, работы с теми, кто на ротации, демобилизованными, раненными и теми, кто побывал в плену. Помощь и поддержку получают также семьи воюющих. Их готовят к тому, как может измениться их сын, брат или отец, как помочь раненному и как держать в тонусе себя. Отдельный участок работы – беженцы и переселенцы, где психологам зачастую приходится выполнять и функцию социального работника: помогать с поиском врачей, контактов, путей решения проблемы трудоустройства.

Наталья, когда идет речь о психологической реабилитации, часто говорят, что до событий на Майдане большого спроса на специалистов, оказывающих такую помощь, не было и их очень мало. Члены вашей организации проходили какие-то курсы или у них все же были нужные знания?

В целом, специалистов, подготовка которых позволяла оказывать помощь на Майдане, было достаточно. Когда же события на Майдане изменились и характер стресса стал другим, мы поняли, что нам нужны знания по кризисной психологии. Мы были мирной страной и не готовились к войне. Специалистов с соответствующими знаниями у нас действительно очень мало, а кризисная психология существовала в некоторых подразделениях, к примеру, МЧС. Мирным психологам приходилось учиться многим вещам, которые им раньше были не нужны.

Первыми к нам приехали в феврале-марте прошлого года коллеги из Грузии, которые начали говорить о таких вещах как посттравматической стрессовое расстройство, острая реакция на стресс – для большинства это были лишь термины. Потом были коллеги из Израиля, Польши, Чехии, США. Они имели опыт войны и работы с людьми, которые возвращаются из зоны военных действий.

Нужно делать правильные акценты, в первую очередь боец – это человек, который приходит с новым опытом, и чтобы он смог его применить в мирной жизни, он должен понимать, что с ними происходит. Человек должен ресоциализироваться, заново научиться жить по правилам мира и найти применение новым умениям. Тут есть много особенностей, потому мы проходили достаточно много курсов.

Чаще всего специалисты говорят о посттравматических стрессовых расстройствах (ПТСР). Как они проявляются и как много бойцов от них страдаю?

Я бы не говорила о таких вещах как расстройства. Все, что с ними происходит там, и что они приносят сюда, – это нормальная реакция на ненормальные обстоятельства, в которых находился человек. Зачастую, нам, с позиции мирной жизни, кажется, что что-то не так, но это нормально. Диагноз ставит только врач, я призываю не ставить клише.

Если говорить о ПТСР, они развиваются в 10%, максимум 20% случаев. Все остальные 80% могут справиться с этим сами. Очень часто все приходит в норму, когда человек понимает и осознает, в чем его новый опыт. Не всегда они могут разобраться с этим сами. В силу этого возникают разные реакции: они могут кричать, нервничать, проявлять агрессию – потому что они испытывают чувство страха и не понимают, что с ними произошло. Как только мы начинаем понимать, нам становится спокойно. Человеку и его психике нужно дать время, чтобы прийти в норму и переосмыслить то, что он пережил.

Когда человек возвращается из зоны боевых действий, у него может наблюдаться повышенная внимательность, агрессия, злость, проблемы со сном, негативные воспоминания, чувство вины и стыда. Его социальное поведение может претерпевать изменения: любящий отец становится безразличным к своим детям, хотя ему кажется, что все, как раньше. Он поменялся и видит, что семья его воспринимает как-то по-другому. Таким образом, у него может зародиться неверие в будущее, мысль, что он ничего не может сделать.

В то же время, он может прийти, активно погрузиться в социальную жизнь и использовать новый опыт. Семья может и не заметить никаких существенных изменений. Мировая статистика показывает, что в течение года любой участник травматических событий приходит в норму, он понимает, что с ним случилось, и что он получил в результате этого опыта, хотя этот опыт может быть сложным, травматическим. Да, это нормально, что на первом месте для этих людей будет безопасность, они внимательны и насторожены – благодаря этой стратегии они выжили там. Да, они могут не радоваться чему-то так, как раньше, но нужно понимать, что на войне атрофируются эмоции, иначе не выживешь. Они живые люди и не могут оставить все то, чему они научились там, в черте АТО. Тем Им нужно терпение, поддержка и внимание, возможность высказаться. Если же мы видим, что какие-то вещи затягиваются и длятся от трех месяцев и больше, тогда нужна помощь специалиста.

Человек приезжает домой и видит, что люди живут так, будто войны нет вовсе. Это тоже становится частью травматического опыта?

Нужно смотреть на ситуацию иначе. Большинство граждан не присутствуют там, мы не знаем, что такое настороженность, мы не видели мертвых тел на полях или кусков тел. Но разве кто-то отменял правила мира? Кто-то может воевать, а остальные действительно живут обычной мирной жизнью: у нас крестят детей, проводят свадьбы, кто-то умирает. Благодаря всему этому мы помогаем строить страну, заботиться об экономике. Каждый делает свой маленький вклад в общее дело и готовит почву, чтобы этим бойцам было куда вернуться.

Очень часто бойцы в зоне АТО спрашивают: почему другие не приходят воевать? Я привожу им простые примеры: если мобилизуют всех врачей, кто будет лечить их детей, родителей, жен? Кто будет поставлять продукты в магазины, чтобы их близким было что есть, кто будет защищать их от хулиганов, если все милиционеры уйдут на войну? Все они хотят, чтобы их родным было хорошо и понимают, почему все так, а не иначе. Не может вся страна уйти на фронт. Но мы очень благодарны тем, кто позволяет нам жить в миру. Мы делаем все, чтобы придя сюда, у них была возможность получить рабочее место и продолжать отстраивать свою страну.

Как пример, мы общались с бойцом и я задала ему вопрос, чему научила его война. Сам он всю жизнь преподавал историю в школе. Он говорит, что точно знает, как оказывать экстренную медицинскую помощь и он научился безаварийно водить машину. Человек думает о том, чтобы работать шофером на скорой помощи, так как он уверен, что не сможет вернуться в школу. И ему легче от этой идеи. Хотя он пережил очень серьезные потери, но он способен увидеть опыт и стать сильнее.

Влияет ли мотивированность на степень подверженности стрессу? Есть ли разница между мобилизованными и теми, кто пришел добровольцем?

ПТСР развивается лишь со временем – такой диагноз может поставить врач на основании целого комплекса проявлений. 80% не доходят до такого состояния. Наша психика устроена мудро и у нас существуют определенные механизмы защиты. Что касается мотивации, не секрет, что не все мобилизованные хотят туда идти. Жил человек, у которого была работа, семья, дети, – все было хорошо. Вдруг, все кардинально меняется и он уезжает. Естественно, он не хочет таких перемен. Особой мотивации у него действительно нет, но у него есть долг. Мотивация появляется уже там, потому что ты понимаешь, что делаешь это ради близких. Мотивация у того, кто пришел воевать добровольно, другая. Но говорить о том, что кто-то из них более подвержен ПТСР нельзя. Стрессовые факторы действуют что на одних, что на других. Что действительно снижает влияние таких факторов – это хорошая готовность к первому бою. Тем более, в основном, это происходит неожиданно: засада, обстрел – мотивация тут не играет роли. Справиться с ними и проработать их может каждый человек, а вот быстрее и с наименьшими последствиями тот боец, который прошел хоть какую-то психологическую подготовку. Ее мог провести командир или товарищи. Это зависит и от доверия внутри команды: готовы ли верить командиру, может ли он быть лидером.

Я уже говорила о проекте подготовки мобилизованных, в рамках которого мы объясняем: что такое боевой стресс, как с ним бороться, как помочь товарищу, если у него ступор, как оказывать первую психологическую помощь. С этими знаниями им будет немного легче.

Насколько эффективной может быть такая программа? Теория о войне - одно, совсем другое дело, когда человек сталкивается с этим на практике?

Это возможно, но на это нужно время, много времени, а его очень мало. С ребятами занимаются инструктора, проводят физическую подготовку, тактические медики дают знания и навыки оказания первой медицинской помощи в условиях боя. Мы тоже даем базовые, необходимые знания и навыки: это и первая психологическая помощь, и основы кризисной интервенции, и что такое боевой стресс, как проявляется, как преодолевать, как бороться со страхами, как сплотить команду, как правильно строить грамотные коммуникации, как разрешать конфликты и т.д. Осведомлен – вооружен. То, что мы делаем, уже хорошо, уже много, учитывая, что этого не было раньше. А для хорошей, полноценной психологической подготовки нужно шесть месяцев.

Сколько часов необходимо для такой подготовки?

Наша программа рассчитана на 50 часов, вместе с подготовкой командиров. Направления подготовки разные: психоэдукация – образование, тренинги, упражнения на память и внимание. Когда есть пошаговая инструкция, действовать намного легче. Когда бойцы знают, что с ними может быть и как надо действовать, им намного легче.

Чаще всего боевой стресс получают во время первого боя. Реакция может быть разной от повышенного потоотделения, страха, паники, боязни стрелять или куда-то идти, неправильных действий: например кричать, когда нужно сидеть тихо. Можно впасть в ступор или наоборот развить чересчур активную двигательную деятельность. Возможны эмоциональные реакции, слезы, тремор рук, дрожь тела. Все это нормально – это очень важно понимать. Бойцы, к которым езжу в АТО, это хорошо знают. Вместо «здравствуйте» слышу: «С нами все нормально в этих ненормальных обстоятельствах». Очень хорошо, что они это понимают.

Как часто вы там бываете?

В последнее время я езжу туда раз в месяц, мои коллеги чаще.

Сколько психологов работают с одним батальоном?

В нашей Ассоциации работает 11 выездных групп, одна группа – это 2-3 человека. Всего за нашу историю у нас было порядка 70 выездов в зону АТО. Мы всегда едем под определенный запрос командира. Нас ждет конкретный человек, и он несет за нас ответственность, ведь мы гражданские лица, а не военные.

Сейчас психологическую помощь предоставляют преимущественно волонтеры?

Есть военные психологи, которые ездят от Министерства обороны. Но их количество недостаточное. Когда их не хватает – привлекают нас.

Возможно ли применение психотропных веществ на первых этапах лечения?

Это вопрос в зоне компетенции только врача! Я могу говорить о немедикаментозных методах, которые доказали свою эффективность, - ДПДГ (Десенсибилизация и проработка травм движением глаз), когнитивно-поведенческая терапия, арттерапия, телесоориентированная терапия.

У вас в практике были случаи, когда психологической помощи было недостаточно и нужен был психиатр? Звучала цифра, что с начала конфликта 189 солдат нуждались в помощи психиатра.

Да, конечно, у меня были такие случаи. Всегда очень важно отдавать отчет, где заканчивается моя компетенция. Главное – не навредить. Озвученную цифру 189 комментировать не могу. У меня нет общей статистики, сколько военнослужащих требовали помощь именно психиатра. Вообще журналистам следует аккуратнее обращаться с цифрами и диагнозами. Большинство проявлений стресса исчезнут в течение года, даже меньше. Если же сказать, что человек травмирован, он будет думать, что с ним что-то не так, что он болен, копаться в себе. И он «заболеет». Наша с вами задача – помочь человеку осознать, что у него есть новый опыт и помочь ему его использовать во благо себя, семьи, страны, своего будущего. А не бросаться диагнозами.

Какие проблемы и вопросы чаще всего возникают в семьях, куда возвращаются бойцы АТО?

С семьями мы проводим образовательные программы, чтобы они понимали, какие изменения человек прошел, какие зоны личности изменились и как это проявляется. Есть определенные точки возвращения: острая реакция на стресс, острое стрессовое расстройство, и у них свое проявление. Мы говорим о том, что нужно делать, на что обратить особое внимание, как его поддержать. Очень четко проводит границу, где можно справиться самим, а когда нужно привлекать специалистов. Кроме того, семьи работают в группах поддержки, где они делятся опытом, понимают, что через это проходят не только они. Они по-другому позиционируют себя в семье, чувствуют поддержку, по-другому реагируют на то, что происходит с вернувшимся бойцом. Например, давайте представим - человек постоянно чихает, а близкие не знают, что у него насморк, то они будут злиться, что он своими «апчхи» им мешает. Но если они будут знать, что это насморк, они постараются помочь, будут ухаживать за ним, проявлять внимание. Так и здесь, для того, чтобы действовать правильно, нужно понимать, что происходит с человеком, создать зону безопасности для него, дать понять, что тут все хорошо, его поддержат, не осудят, выслушают или помолчат, позволят ему побыть со своими переживаниями.

В некоторых батальонах наравне с мужчинами воюют и женщины. Как они адаптируются к условиям войны?

Я, в основном, видела женщин-врачей, медсестр, завскладом, поваров. Но есть и те, кто служат: ездят на задания, участвуют в боевых операциях. Они полноценные бойцы. Здесь разница есть, но, вместе с тем, действие стрессовых факторов одинаково для всех. К тому же, женщина вынуждена принимать правила, которые существуют для мужчин: она носит такую же форму, спит в той же казарме, даже говорит и ходит так же. Нельзя говорить о том, что женщины бьются в истерике, а у мужчин, максимум, появляется скупая слеза. Это нормально, когда мужчины искренне плачут. Все проявляют себя по-разному.

Я встречала двух бойцов-женщин и они понимают, что это временно. После я встречала их на мирной территории, и они были на каблуках, красивые, накрашенные – никогда и не подумаешь, что они могут ходить с оружием.

Говорят, иногда священник помогает лучше, чем психолог. Вы не конкурируете?

Очень долго функцию психолога выполнял священник. Однако сейчас потребность в услугах психолога только начинает формироваться. Первый плюс от нашей работы сейчас – люди понимают, что мы не психиатры. Формируется важность и ценность психолога. Хотя многие все еще боятся приходить, говорят, что они не «психи». Но самое ценное, что священники начали воспринимать нас как коллег. Наши коллеги участвуют в подготовке капелланов по оказанию первой психологической помощи. Мы не забираем функции священника, но есть наши направления и мы можем вместе работать. Это нормально, когда в таких ситуациях обостряется тема религиозности и духовных ценностей. Важно, что мы вместе работаем на сохранение психологического здоровья и мы не соперничаем.

Если говорить о гражданском населении, мирные люди тоже подвергаются стрессц, в какой момент человеку стоит задуматься о том, что ему нужна помощь специалиста?

Конечно, сейчас все общество претерпевает некоторую трансформацию и находится в ситуации стресса. Мы все черпаем информацию из разных источников и находимся в коллективном информационном поле, даже если это пенсионер, у которого нет никаких родственников в АТО, он все равно принадлежит к этой системе. Мы не можем охватить все слои населения и работаем с теми, кто нуждается в первоочередной помощи. Кроме того, мы напрямую сотрудничаем с Минобороны, МЧС, социальными службами – консолидируем наши усилия, проводим лекции для всех служб, куда за помощью могут обратиться люди.

Прежде всего, помощь или сопровождение нужны тем, у кого исчерпались внутренние резервы сил.

Основные проявления, которые может заметить человек: он концентрируется больше и быстрее на негативных событиях, видит меньше позитива. Несмотря на то, что происходит, есть много позитивных моментов: победы в спорте, личные успехи или даже хорошая погода. Стоит понимать, что мы не безграничны. Если все наши резервы – памяти, внимания – сосредоточены на негативе, у нас просто не хватает места, для чего-то хорошего. Это как шкаф: чтобы вложить туда что-то хорошее, для этого должно быть место. Кроме того, стоит обратить внимание, если мы постоянно ищем информацию, говорим с близкими и родными только о стрессовых ситуациях, становимся обидчивыми и раздражительными. Мы не можем контролировать проявления каких-то эмоций.

Отдельным индикатором для выявления стресса могут быть дети. Отношение к ним заметно меняется. К примеру, если раньше человек проводил больше времени с детьми и его это радовало, сейчас проводит меньше времени и это его не так радует, быстро утомляет, он хочет поскорее вернуться к своему Facebook, к новостям. Дети тоже перенимают наше поведение, становятся раздражительными и неразговорчивыми. Они не хотят общаться с родителями, чаще болеют, потому что им не хватает внимания.

Также стресс можно определить по нарушениям сна: плохой сон или бессонница. Вместе с тем, человек не получает удовольствия от дел, которые ему раньше нравились. Человек должен быть гибким, он должен уметь переключаться с проблем внешних на проблемы близких, отключаясь от того, что делается вокруг. Если не получается – это также сигнал.

Достаточно ли общество поддерживает сейчас бойцов? И насколько правильна их героизация с психологической точки зрения?

То, что мы героизировали этих бойцов, к примеру, создали легенду «киборгов», - это один из методов приятия людей, которые там. Чем больше общество принимает то, что они делают, тем легче потом самим бойцам справляться с тем, что они пережили. Человек попал туда, у него была принадлежность к роте или взводу, а потом он уезжает оттуда, остается без товарищей, но принадлежность сохраняется через эту героизацию. Должна быть благодарность. Повсеместная помощь, волонтерские движения – это тоже помогает. Но, нужно знать меру, потому что есть и минусы в этой героизации.

На заглавном фото Наталья Саратовцева и ее коллега Татьяна Назаренко (слева) в батаьоне "Айдар"

Фото Украинской правды