Про різницю між щирим та фальшивим патріотизмом

Мовою оригіналу

Тогда мне было 16 лет. Милая, интеллигентная учитель русской литературы предложила нам написать сочинение на тему о советском патриотизме. Это были странные годы хрущевской оттепели, когда многое, прежде запретное, уже проговаривалось вслух. В моей семье выписывали литературные журналы «Новый мир», «Юность», обсуждали нападки Хрущева и его окружения на Виктора Некрасова и Евгения Евтушенко.

Я был чувствительным мальчиком. Не мог, не умел приспосабливаться к двойной советской морали. И я  написал сочинение «Об истинном и ложном патриотизме». С одной стороны я разместил имена и поступки Некрасова и Евтушенко, с другой – их литературных антиподов Кочетова и Шевцова.

Ирина Александровна, наш учитель, иногда цитировавшая вслух неизвестных нам Игоря Северянина и Анну Ахматову, в школьной программе отсутствовавших, всем моим одноклассникам вернула тетрадки с сочинениями с выставленными за эту работу оценками. Мне не вернула. На мой вопрос ничего не ответила и молча вышла из класса. В переменку между уроками меня позвал на беседу наш завуч, историк Островский. Беседа была короткой и прошла в странном месте – в коридоре у окна, не в учительской комнате.

Островский, ничего не поясняя, потребовал от меня завтра же подать Ирине Александровне другое сочинение. «Совсем другое, ты понимаешь?»  Я понимал. Попросил об одном, вернуть мне первое мое сочинение. Островский ответил: «Нет, ты его не получишь. Иди. И скажи спасибо, что я ничего не сообщаю твоим родителям!» Став старше, я понял: они спасали меня от фиксирования в «органах».

Спустя несколько лет я уже был студентом. Странная хрущевская оттепель уже закончилась. Брежнев и К постепенно закручивали гайки. Но мы, молодые люди, уже не испытывали того страха перед властью, в котором привычно жили наши родители. Был у нас в медицинском институте свой дискуссионный клуб «Под платанами». Его курировали институтский комитет комсомола и кафедра философии. Однажды заседание клуба посвятили истории Бабьего Яра. Если я правильно помню, к стихам Евтушенко наш любительский эстрадный ансамбль подготовил музыкальное сопровождение.  Назвали это «Ораторией Бабий Яр». Были и предваряющие выступления. Без подготовки, экспромтом. Кажется, что-то сказал и я. Советскую власть мы не трогали.

Но крамола была в самом факте. В зал вбежал разъяренный и до дрожи в голосе перепуганный заведующий кафедрой философии Федоренко. Кто-то успел настучать куратору из органов, кто-то в прямом смысле настучал по голове ректору. Вот и нашему философствующему профессору жестко сказали: «Недосмотрел!»  Федоренко попытался остановить концерт и последовавшую дискуссию, в которой принимали участие наши преподаватели латинист Шанин и биолог Генин.

В советском официальном сленге было очень популярным словосочетание «советский патриотизм». В отличие от совсем не употреблявшихся слов «совесть», «человеческое достоинство»,  »сопереживание» и подобных им. Так же, как и практика выборов в СССР совсем не соответствовала таковой в странах западной демократии. Тогда, в конце 60-ых, многие советские люди четко понимали, в каком государстве живут. События 1968 года в Чехословакии явно показали всю безнадежность ситуации в СССР и его сателлитах. Оккупация Чехословакии была ярким проявлением настоящего советского патриотизма.

В 1970 году я пришел на избирательный участок и, зайдя в кабинку, написал на избирательном бюллетене: «Не согласен с системой выборов». Испортил, тем самым, драгоценный в идеологическом смысле, важный советский документ. Понимал ли я, что эксперты КГБ легко установят авторство?

Разумеется, понимал. В моей домашней библиотеке было свежее издание руководства по почерковедческой экспертизе. Нет, я не хотел жить в тюрьме, очень не хотел. Но меня тошнило. И от бесконечных лозунгов, и от невыветриваемой лжи в газетах и телепередачах.

Что было причиной? Дурная наследственность? Неумение отстраняться от торжествующего зла? Нежелание строить свой собственный уютный  жизненный домик? Не знаю, по-видимому, всё вместе. В том числе и «дурная наследственность». Старшая сестра моего отца была эсеркой. Да, и в провинциальном городе Малине был кружок подпольной партии социал-революционеров. Но была там и активно действовавшая царская политическая полиция. Тётю мою арестовали, отправили в Сибирь в каторжную тюрьму. Где-то там и умерла. В семье об этом не говорили. Даже после 1917 года. Мой отец в 1925 году вступил в партию большевиков.

Зачем вспомнил всё это? Ситуация вынуждает. Об этом не хотят говорить, писать. Когда нас, так называемых инакомыслящих, арестовывали и судили в семидесятые годы прошлого века, толпы протестующих не стояли под зданиями КГБ и судов. Сугубые советские патриоты, затем ставшие патриотами украинскими, тогда плодились и размножались, защищали всевозможные диссертации и неизменно ходили на выборы. Они – жили. Некоторые – выживали. Нормальное поведение человека в любых условиях.

Сегодня ситуация в Украине позволяет быть искренним. Во всём. В том числе, не забывать своё советское комсомольско-партийное прошлое. Не злоупотребляя словом патриотизм. Как много их сегодня, новых патриотов.  В их числе – прежние душители искренности, прямые убийцы (смерти Васыля Стуса и Валерия Марченко – их вина), специалисты по научному коммунизму и научному атеизму. Их время, опять их время.

Всё понимаю и всё принимаю. Их страна. Опять их страна. Но всё чаще задаю себе вопрос: найдется ли в украинской несоветской школе мальчик, пытающийся написать свой  текст об искреннем и ложном патриотизме? Где узнику Олегу Сенцову будет противопоставлен депутат Алексей Гончаренко?

Сегодня в стране КГБ нет, вольные юношеские мысли тюрьмой не преследуются.