Семь лет назад казалось, что это последняя война

Семь лет назад, в августе 2008-го, я ехал на броне с ямадаевцами, в колонне российской армии, которая шла на грузинский город Гори. Тогда казалось, что это последняя война. Что это вынуждено. Что больше войн не будет. Уже были Первая Чечня, Вторая Чечня, уже были разбитый вдребезги город, неопознанные тела в рефрижераторах, горелые трупы в солдатских кирзовых сапогах, рвы с мирными жителями, кости в ростовской лаборатории, смерти, смерти, смерти. Казалось, что все — такое повториться больше не может. Все, хватит, навоевались. Казалось, что война в Южной Осетии — это какая-то случайность, ошибка, ну вот вышло так, получилось так нехорошо почему-то, сейчас быстро все это надо закончить, и все — войн больше не будет, никогда, никаких, никакого горелого человеческого мяса, никакого больше запаха трупов в жару, никаких больше убитых людей. Ну потому что хватит уже убивать людей! Сколько же можно-то уже!

Оказалось, нет. Оказалось, это только у меня были планы сделать так, чтобы людей больше не убивали. Нигде и никогда. И только я думал, что ну уж теперь то эта война должна быть — обязана быть! — последней.

Эта война оказалась не последней.

Даже ровно наоборот — она оказалась первой.

Первой в череде новых войн. Новых войн новой истории новой подполковничьей России. Сошедшей с ума на своей имперскости величии и исторической справедливости страны. Страны агрессора. Страны захватчика. Ксенофобской мракобесной страны фанатиков, по-настоящему хорошо умеющей делать только одно — укладывать трупы как шпалы. И не только свои. Своих уже мало. Лезущей теперь за трупами и к своим соседям. Все лезет и лезет. Все убивает и убивает.

А ведь я тогда и вправду думал — все, сейчас разберемся, установим причины, выясним, кто в чем виноват, что мы скорее правы, чем неправы, и сделаем так, чтобы такое больше никогда не повторялось. Главное — остановить бойню. Главное же остановить бойню — ведь правда же?

Наивный дурак.

Осколок танкового снаряда пришпилил штанину к земле, и я пытаясь понять, где меня пригвоздило, щелкнул кнопкой фотоаппарата. Осколок оказался с полпальца длиной. Гоячим. Очень. Градусов четыреста, наверное. Все пальцы сжег, пока его вытащил. Но не задело — только кожу на бедре оцарапало. Сантиметрах в пятнадцати от паха. Повезло. И второй потом, позже — прошелся по колену, оставив две глубокие борозды. Опять повезло.

И муха еще. В вертолете на Джаву. Занесли носилки с трупами, горелыми человеческими телами, воздухом от винтов с одного из них сдуло плащ-палатку, и я увидел комок, из которого торчало пять головешек. Одну из них можно было определить как голову — на ней, этой черной культе, нестерпимо белели оставшиеся целыми зубы. Парнишка, срочник, восемнадцать лет. Это мне его сослуживцы сказали. Этим же бортом летели. Раненные. Тоже срочники. А шел борт над горящими грузинскими селами. Горело каждое грузинское село, от горизонта до горизонта.

Вместе с трупами в вертолет залетели и мухи. Жирные зеленые мухи. Огромные, у нас тут в средней полосе таких нет.

Одна все время вертелась перед объективом.

Я все боялся, что она залетит мне в рот.

А дышать носом там тоже было тяжело.

Раньше тексты по датам я писал только к Чечне. Теперь — девятнадцать лет августовского штурма Грозного в девяносто шестом, шестнадцать лет с начала Второй чеченской, пятнадцать лет «Курска», семь лет грузинской войне, год украинской.

Не стоит Родина на месте.

Развивается.

Источник: Эхо Москвы