Чому українські історики не запитують про минуле офіцерів КДБ

Мовою оригіналу

Это была абсолютно уникальная история. Заключенного Владимира Буковского вывели на свидание … с адвокатом. Ни ранее, ни позднее такого в лагере не было. Права на встречу с адвокатом добилась мама узника, чрезвычайно активно и шумно боровшаяся за своего сына. Вову вывели в лагерный дом для свиданий, где оставили наедине с московским адвокатом Швейским.

Имевший допуск к ведению дел по статьям Уголовного Кодекса, отнесенным к категории особо опасных государственных преступлений, Швейский, тем не менее, сохранил человеческую порядочность и профессиональную честность. Визит в уральскую зону к клиенту не был для него ординарным. Швейский боялся, но был вынужден уступить желанию мамы клиента.

Потом, вернувшись в жилую зону, Вова рассказал о своем двухчасовом свидании так. Адвокат покормил его привезенной из Москвы пищей, достаточно формально обсудил с клиентом «слабые места» судебного приговора, рассказал о маме, сестре и племяннике. И все эти два часа вел себя очень нервно, напряженно, потому что знал: их разговор фиксируется.

Вова, понимая особенность ситуации, молча взял из папки Швейского чистый лист бумаги и описал на нем самое сокровенное: ситуацию в зоне и готовящуюся массовую голодовку протеста. Прочитав написанное, Швейский вздрогнул и положил этот лист бумаги среди прочих листов в своей папке. В случае проверки, т.е. обыска он мог бы сказать: «Это не я, я и не заметил, как мой клиент сумел такое совершить». Швейский вывез информацию. И цивилизованный мир своевременно узнал о протестах в лагере ВС 389-35 на Урале.

Были и другие адвокаты, реально пытавшиеся защитить своих инакомыслящих клиентов. В основном, московские. Но их профессиональная, честная работа заканчивалась для них плохо. Сначала лишением специального допуска, затем – вынужденной эмиграцией. Здесь, в Киеве, таких адвокатов не было. Были, разумеется, прекрасные защитники, но они не работали по «политическим» статьям. Двух из них, настоящих профессионалов, я знал лично - Софью Васютинскую и Григория Гинзбурга.

Моего личного «клиента», из-за исследования психического состояния которого я получил свой десятилетний срок, cоветского генерала Петра Григорьевича Григоренко, в суде дважды пыталась защищать московский адвокат Софья Васильевна Калистратова. Пыталась, т.к. ее клиент гуманным советским судом был признан психически больным. В таких случаях адвокат в суде был всего лишь наблюдателем. Пассивным и фактически бесправным.

Спустя годы, в странные и сладкие времена горбачевской гласности, я познакомился в Москве с этой удивительной женщиной. Когда в разговоре мы коснулись темы особенной жестокости украинского КГБ в сравнении с московским, Софья Васильевна рассказала мне о печально известном деле киевского Автоматторга, где она защищала одного из обвиняемых. Там не было никакой политики, а были банальные обвинения в расхищении государственной собственности. Калистратова, вынужденный участник событий, сказала мне: «Вы не представляете, на какие фальсификации и пытки шли ваши киевские следователи, чтобы доказать вину обвиняемых. Киевский суд выполнил свою привычную роль. Многих из этих несчастных расстреляли. Это было ужасно. В своей московской практике я ничего подобного не видела».

К сожалению, киевские адвокаты, допущенные к диссидентским делам, вели себя недостойно. Они – боялись! Именно так вела себя в суде надо мной милая, интеллигентная женщина. Она пыталась склонить меня раскрыть в суде информацию, которую я категорически отказался сообщить следователю КГБ. И, когда я опять наотрез отказался, я увидел, как ее налившееся краской лицо просветлело. И приказ выполнила, и сломать меня своими страшными аргументами, к счастью, не смогла.

Было и такое. В районном суде в Киеве судили нашего с Валерой Марченко лагерного друга, мудрого, интеллигентного Зиновия Антонюка. Обвиняли в тунеядстве. Я успел найти честного адвоката, маму моей школьной соученицы. Адвокат в суде сделала все возможное, чтобы доказать: клиент ни в чем не виновен! От адвоката мы узнали, что так же думает и судья. Но – Антонюк получил максимальное наказание. В зале, где судили Зиновия, кроме нас, его друзей и родных, был еще один человек. Молодой мужчина в штатском сидел за нами. Он демонстрировал судье и адвокату самим своим присутствием внимание заказчика, КГБ, к судебной расправе над безвинным.

Совсем недавно, включив телевизор, увидел и услышал пространный монолог молодого киевского адвоката о делах минувших. О грехах его предшественников в профессии, боявшихся защищать в судах диссидентов. Вынужденных участвовать в судах, но боявшихся защищать… Знаю, грех и на них. Не только профессиональный, но и человеческий грех. Молодой человек говорил убедительно, эмоционально. А я , слушая его, вспоминал свое, давнее. Где перепуганная до смерти мой адвокат пыталась обманом и смертельной ложью склонить меня сказать правду. Да, правду, которой я категорически не хотел делиться с советским правосудием и руководством КГБ.

Он говорил долго. И очень убедительно. Обвиняя прежнего адвоката, ныне – политика. Молодой адвокат живет в стране, где говорить вслух могут не только юристы. Вот и я говорю вслух. Часто, и в колонках, и на телевидении. Бороться с прошлым легко. Оно, в сущности, беззащитно. А вот с настоящим – трудно и опасно. Даже здесь, в Украине.

Понимаю, почему молодые историки в моей стране не задают очень важные, пронзительные вопросы спокойно живущим на высокие пенсии офицерам украинско-советского КГБ, в свое время запугивавшим судей и адвокатов, склонявшим их к секретному сотрудничеству. И так называемым экспертам от советско-украинской филологии, своими экспертными заключениями позволявшими суду признавать Свитлычного, Стуса, Калынця и многих, многих других коллег-филологов «украинскими буржуазными националистами и убежденными антисоветчиками». И постаревшим офицерам КГБ, лично составлявшим мозаику репрессий инакомыслящих, дослужившимся до высоких генеральских чинов и чуть было не ставшим легитимными руководителями украинского государства.

Бороться с прошлым действительно легко. Особенно тогда, когда это не твое прошлое.